Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

Когда он завершал свою работу, мы не знали, сон смаривал даже самых заядлых любителей веселых анекдотов, но наутро Савва Елизарович как ни в чем не бывало выполнял свои старостинские обязанности, а потом мы читали в центральных газетах его большие, умные, обстоятельные статьи или слушали его голос по радио.

В те времена он работал уже главным редактором «Сибирских огней». Рукописи ему несли без конца. И он, непостижимо когда, успевал прочитывать их. Негодные тут же отклонял, а рукописи с добрыми задатками забирал с собой в Новосибирск, предварительно, однако, переговорив с авторами. И не на бегу, не как попало, а идя чуть ли не по каждой странице рукописи, сверяясь с заметками в своем неизменном блокноте.

Савва Елизарович любил работать в труднейшем жанре проблемного очерка. Излишне говорить, насколько это обязывает литератора к доскоиальнейшему изучению материала, к выработке твердой своей концепции, зачастую идущей вразрез с устоявшимися взглядами на предмет. Тут даже профессиональная терминология, если ею не овладеть в совершенстве, может нанести автору непоправимый урон — читатель решительно не терпит писательского дилетантства в вопросах науки, техники и хозяйствования. Савва Елизарович в таких делах, сколько я знаю, бывал непогрешим.

Помню, вскоре после выхода в свет его книги «Белая тайга» у меня завязался разговор с одним давним моим товарищем по совместной работе в лесной промышленности. Зашла речь и о «Белой тайге».

— Вот вам, пожалуйста, эта книга читается с увлечением, а написана хозяйственником, — сказал мой товарищ. — Почему вы, писатели, не можете создавать свои романы с таким же тонким знанием дела!

— Позволь, — возразил я, — к кому относится твой упрек? Вообще ко всем писателям? Так Кожевников — тоже писатель.

— Да, конечно, теперь, когда сумел написать такую книгу! Но ведь прежде, мне говорили, он был крупным хозяйственником…

При случае я рассказал об этом Савве Елизаровичу. Он загадочно улыбнулся.

— Это очень высокая похвала, — сказал он. — Но мне было бы куда приятнее, если бы этот твой друг похвалил меня только как писателя.

Хозяйственником, как известно, Савва Елизарович никогда не был.

Он мне запомнился человеком удивительной, железной напористости.

Не могу забыть, с какой настойчивостью защищал он деловые свои предложения по улучшению работы Новосибирской писательской организации, после того как был избран ее ответственным секретарем. Приезжая в Москву, он буквально осаждал Союз писателей РСФСР. Требовал большей помощи, большего внимания к этой, одной из самых крупных и творчески сильной группе сибирских литераторов.

В его требованиях, в общем-то вполне справедливых, было много, что называется, и «с запросом», практически неосуществимого. Савва Елизарович это и сам понимал отлично. Но тем не менее он всякий раз упрямо повторял свои «пункты» с присущей, пожалуй, только ему глубинной горячностью, своеобразно соединенной с внешней невозмутимостью.

— Сила слова огромна, как говорят. Хочу это проверить на деле. А капля камень долбит.

Посещал редакции, издательства, министерства и действительно добивался порой, казалось бы, совсем невозможного.

Будучи редактором «Сибирских огней», он трудно мирился с параллельным существованием многочисленных областных литературно-художественных альманахов. Журнал тогда выпускался в два месяца раз. Из-за нехватки бумаги тощеват был и по объему.

— Собрать бы все таланты воедино, отдать бы всю бумагу в одни руки — насколько бы повысился уровень печатного слова писателей Сибири! — мечтательно говаривал он. И тут же прикидывал, а сколько же тогда понадобится квартир для литераторов, переезжающих в Новосибирск, как справится с новыми задачами полиграфическая база… А молодые писатели на местах! Они в каком положении тогда окажутся!.. Литература — не благотворительность. А подлинный талант нигде не потеряется.

В Сибири встречаться мне с Кожевниковым приходилось довольно часто. Иркутск, Красноярск, Новосибирск — соседи. Не в доме, так хотя бы короткая встреча на вокзале. А пути каждого из нас шли и на запад и на восток. Даже за четверть часа на вокзале можно сказать многое. При частых встречах время словно бы и не кладет своего отпечатка на лица: ты всегда сам молод, и друг твой молод.

Но вот жизнь нас развела далеко. Теперь значительно реже складывались встречи. И я стал замечать, что кустоватые брови у Саввы Елизаровича совсем поседели, острые морщинки глубоко прорезали лоб и посекли все лицо, а очки сделались его постоянным спутником. Он часто жаловался на тяжелые головные боли — «гипертония чертова, склероз…», а сам работал, как и прежде, не давая даже малейшего отдыха мозгу.