Лев Филатов: Серебро

— Сегодня такой состав, — сказал тренер, и Ватагин услышал. Вдруг мелькнуло: «А может быть, передумает?»

— Нечаев.

Вот она, та самая тишина. Быстрые несмелые взгляды в его сторону. Кажется, Нечаев таращит на него глаза, но Ватагин не хотел встретить его взгляд. Молчков двумя руками поправлял прическу, равнодушием своим желая показать, что ничего другого он и не ждал. Ватагин уставился на тоненькую линеечку его белесого пробора.

Теперь Молчков дорвется до власти и молодежь возьмет в образец его залихватские вензеля. Кто будет ломить, обрушиваться, лезть, ложиться костьми? Кто без него там, на льду, прикрикнет, одернет, поведет за собой?

Тренер повернулся к Ватагину. Сейчас прозвучит обычное: «Что скажет капитан?» Нет, только взгляд, вопросительный и уклончивый.

— Разрешите, — хрипло сказал Ватагин и прокашлялся. Нельзя же, чтобы сразу рухнуло все, к чему он привык за долгие годы.

— Да, слово капитану, — с облегчением выговорил тренер.

Ватагин видел усмешку Молчкова, но она его не задевала. Он думал о матче, от этого он не мог еще отказаться.

— Вчера проиграли из-за меня, это известно…

В такой тишине Ватагину никогда не приходилось говорить.

— Сегодня надо выиграть. Имейте в виду, у них в защите люди суровые. Их запросто не объедешь, встречать умеют. Им надо ответить — железо об железо. Тогда лишняя скоростёнка пригодится, и игра — ваша. Молчкова они знают, будут стеречь. Поборись, Виталий, не забьешь, так отвлечешь. Не так, как вчера…

— Кто бы говорил! — грубо бросил Молчков.

— Я говорю, — жестко ответил Ватагин.

Снова его удивила тишина. Он видел перед собой опущенные головы, словно всем скомандовали осмотреть ботинки. И Ватагину вдруг показалось, что поучения его неуместны: им на лед, а ему на лавочку, рядом с массажистом.

— Все у меня, — тихо сказал он тренеру. Вечером к отелю подали автобус. Ватагин вошел раньше всех и, чуть поколебавшись, не пройти ли на заднее сиденье, все-таки сел на свое место, у окна в первом ряду. Его познабливало, он поднял воротник пальто и глубже надвинул ушанку.

Из стеклянных дверей один за другим, как на сцену, выходили игроки в оранжевых свитерах, раздавшиеся в плечах, толстоногие, небрежно волоча сумки. Хоккейные доспехи преображали мальчишек в богатырей. Ватагин, не глядя, по голосам, по движениям узнавал входивших и соображал, кого еще нет. Запаздывал Нечаев. «Пижон…»

Вот и он, запыхавшийся, на ступеньках.

— Костька, давай сюда! — сзади голос Молчкова.

— Ладно, погоди, — негромко и рассеянно ответил Нечаев. И не уходил от дверцы.

— Иван Дмитрич, у вас свободно?

— Что?

Ватагин неохотно подвинулся, завернул на колени полы пальто.

Раздражение звенело в нем. «Как будто некуда больше сесть. Подвигайся, Ватагин. А завтра и вовсе попросят убраться…»

— Иван Дмитрич…

Ватагин сделал вид, что не слышит, кстати, автобус тряхнуло на повороте. «О чем им говорить? Если нужно, еще раз окликнет».

Нечаев молчал. Ватагин осторожно на него покосился, настраиваясь при случае отбрить, поставить на место.

Костька сидел нескладно и бессильно сложив руки на животе, поникший, осунувшийся. Шея худущая, рот открыт, лоб взмокший. И жвачку забыл жевать.

— Иван Дмитрич…

Ватагин долго не отвечал. Он чувствовал, что с таким Костькой обязан заговорить, но сразу не мог. Потом наклонился вперед и взглянул снизу. Костя послушно и торопливо повторил его движение и близко придвинулся, плечом к плечу.

— Что?

— Иван Дмитрич, скажите чего-нибудь. Вместо вас же…

Близко сошлись две головы — одна в белом шлеме, другая в пушистой рыжей ушанке.

— Что сказать? Выше себя не прыгнешь, как умеешь, так и играй. Попроще. Против тебя — игроки, а ты тоже — фигура.

Костька повел широким плечом, поправляя свитер.

— Почему опоздал?

— Иван Дмитрич, я раньше всех начал собираться, но, понимаете…

— Руки дрожали?

— Если бы кого другого подменять…

— А что? Мое место счастливое…

— Я знаю. — Костька застенчиво улыбнулся. — Я за вас, знаете, сколько… лет десять болел.

Они откинулись на спинки кресел. Костька занялся свитером. Ватагин искоса смотрел на соседа и видел, что растерянный мальчишка, только что с ним говоривший, спрятался и рядом сидит хоккеист, налитой крутой молодой силой, которого он почему-то прежде не замечал.