Николай Кочин - Парни

И старик слышно забранился, повторяя слово «мыло».

В этот же день Анфиса свела лошадь к десятнику, получила деньги и спрятала их куда-то. Разговоры теперь у ней были только про наживу, про то, как можно, не ломая спину на пахоте, разбогатеть славнее и как умеют это делать расчетливые шабры. Муж не понимал этой жадности к деньгам, проснувшейся у жены, которая до замужества в сиротстве видела только гроши, работала все время на чужого дядю. Утром, когда просыпались, она хваталась за карман, который пришила к ночной рубашке, развязывала его и пересчитывала деньги. Даже в баню она ходила с кошельком. Молока ставила на стол невдосталь, и Иван часто говаривал ей:

— Денег стало больше, а еда хуже. Вот так новая твоя жизнь.

— Погоди малость с едой, молоко — полтина кринка. Ты выпей кринку, какой от этого толк, а полтина, она складывается с другой полтиной и рубль растит. Вот кабы ты поступил, как шабер, копать землю, то каждый месяц приносил бы мне сто рублей, а харч тебе готовый казенный, хоть объешься. А я как-нибудь перебьюсь, одна-то и печь не стану топить. А коли мы с тобой проедим все за зиму, то скажи на милость, чем мы будем на лето сыты?

Иван опять не смог на это ответить, все ждал чего-то, робко просил жену собрать обед, а она привыкла уж ругать его за всякую малую безделицу: что она измучилась, разнося молоко по инженерам, что расход идет, а приходу нет, что скоро дом снесут нежданно-негаданно и деньги три тысячи пропадут, что лучше синица в руках, чем журавль в небе. Довела до того, что от тоски Иван дозволил жене запродать дом. А жена уж все справки навела и залог получила, деньги припрятала куда-то и молчала около недели, а потом опять за свое: на эти деньги век не проживешь, а вперед глядеть надо. И хотя в сусеках у Ивана был достаток и беспокоиться о пропитании не приходилось, но сам он понимал, что безделье противнее всего на свете. А все же стройка страшила его своей сумятицей, шумом, и непонятными людьми, и непонятным трудом.

Глубокой осенью Анфиса принесла и показала ему кусок материи, который выдали соседке, теперь — жене рабочего. Анфиса горько стала жаловаться: муж ее не как у других, жену ничем не распотешит, она сама все должна делать, за всем следить, и, видно, муж будет на ее шее. Это больше всего разобидело Ивана.

— Я никогда не был нашейником! — закричал он и хотел опять опустить свою ладонь на спину жене.

Но жена выпрямилась и так на него взглянула, что он задержал ладонь в воздухе.

— Тронь, только попробуй, — сказала она, — денежки ведь у меня, поди голяком куда хочешь. Ни копеечки не дам. А куда ты пойдешь от меня, мужик, ничего не имеющий? Тронь только — и глаз моих не увидишь больше.

Иван опешил, только и сказав:

— Верно говаривал батька: шельма ты.

— Этакая шельма тебе счастье принесла, милок, ты бы это понял. Разуму в голове твоей недостаток, хотя и руки золотые, а у меня все ж смекалка. Вот тебе сказ: хочу быть женой рабочего. Это теперь на манер барыни. И говорят, декрет вышел: рабочим женам вне очереди вино дают в Госспирте и бесплатно их в трамвае катают. Хочу бесплатно в трамваях кататься. Неужели ты не хочешь жену свою распотешить?

Жена зарыдала истошно, может, и всерьез. А Иван сурово рассмеялся при этом, в слезы не поверил. Тогда Анфиса заявила решительно: идет слух — кто не мужик да не рабочий, того вышлют с этих мест в холодные стороны. Иван был убежден, что жена врет, — где они, эти стороны холодные? Но напугался, да и брань прискучила, И заявил жене: пойдет в постройковую контору наниматься рабочим, только бы перестала зудеть, ведьма.

Иван как будто впервые увидел эти места. Все изменилось. Болото, разрезанное осушительными канавами, обсыхало на виду, вода отжималась в широкий сток, он уходил к реке. Кустарник уже выкорчеван, на огромной плешине рабочие жгли его, приготовляя пищу. Картофельные поля застроены были бараками из фанеры. Бараки образовали улички, земля в них была рябая от картофельных ямок, по твердо притоптана, в нее вдавлены, кроме ботвы, кучки опилок, стружка, яблочные окуски, обкуренные мундштуки папирос. От бараков шли тропы к центру барачного поселка.

Иван побрел туда. Кругом кипело дело. Мужики рыли котлованы под стройку. Подводы, груженные силикатом, запружали дороги. В стороне от дорог силикат складывался. Уймища кирпичу высилась там. Уже проложена была ветка железной дороги к этому месту от Кунавина, пыхтел паровоз, тянущий за собой вереницу площадок с песком и тесом.