Михаил Анчаров - Как птица Гаруда

— Мне достаточно приказать.

— У него тоже есть отец, обратитесь к нему.

— Ваш Геннадий ссылается на свою мамочку.

— А что Клавдия?

— Она прислала меня к вам.

— В таком случае и мне надо посовещаться с моими дедушкой и бабушкой, — говорит Зотов.

— Не доводите до абсурда.

Решительная женщина.

— Давайте позовем их двоих, — говорит Зотов. — Обратимся к первоисточникам.

Она опять начала дышать.

— Ладно… Ну, если что не так, я вам всем покажу.

— Интересно — что именно?

Правнук пришел один. Жанна не пришла.

— Где моя дочь? — спрашивает мама.

— Здравствуйте, Петр Алексеевич, — говорит правнук. — Жанна не придет.

— Здравствуй, Санька, — отвечает Зотов.

«Санька, Санька. Стоит передо мною Санька шестнадцати лет, рослый, красивый, не похожий ни на мать, ни на отца, ни на проезжего молодца. А похож он на моего Серегу, на своего деда, в его шестнадцать лет… Это в каком же году ему было шестнадцать? 1912 плюс 16… В 1928 году это было… Как раз когда они с Клавдией сошлись, будь оно все неладно… Таня, моя Таня, увидела бы ты сейчас своего сыночка — ну вылитый Серега. Почти».

Мать Жанны кинула телефонную трубку.

— Жанна говорит, что ты не велел ей приходить… Это верно?

— Да, — сказал Санька.

— Велеть могу только я! Запомни! Я!

— Нет, — говорит Санька, — только я.

— Что?!

Пора вмешиваться. Все ясно.

— Насколько я понимаю, Жанна ждет ребенка? — спрашиваю.

— Что? Что?! Да я вас!.. Я вас всех!.. — кричит она.

— Санька, дай воды! — кричу я. — Вот валидол! Мадам, вот нитроглицерин! А вот валокардин — заметьте, венгерский!

— Я сейчас же… мужу… мужу!

— Санька! — ору я. — Говори, мерзавец! Ты Жанну силком взял?! Или вы по-доброму?!

— Ну я пошел, — говорит он. — Не ожидал от тебя…

— Мадам! — кричу я. — По-видимому, Жанна согласилась добровольно! У нас один выход — отдать обоих под суд!

— Что значит под суд?! Что значит под суд, я вас спрашиваю?

— Конечно, под суд! Виноваты оба!

Она малость затормозила.

— Боже мой!.. Что же делать?… Жанна… Красавица… И этот…

Как это я забыл, что Саньке шестнадцать с половиной. Зотовское отродье.

— Боже мой… Что же делать? Что делать?

— Женить, мадам, женить как можно скорее… Когда ей рожать?

— В будущем году, — ответил Санька.

— Ну вот, и будет почти восемнадцать, — говорю. — На недостающие месяцы возьмут справку в райисполкоме… А ты, сопливец, не мог поостеречься? Девушку подвел.

— Да она сама хотела ребенка! — говорит он. — Можете вы это понять? Надо быстрей разделаться.

Тут я начинаю кое-что соображать.

— Ложь! Ложь! — кричит мама ее.

— Погодите, — говорю. — Как это «разделаться»?

— Она считает — чего тянуть? — говорит он. — Отделаемся пораньше, потом будем жить и заниматься делом.

— Мадам, позвоните дочери и спросите: так она считает или нет?

Мать Жанны взяла трубку, в смысле «ну я вам покажу».

Как же это я забыл, что он не только мой правнук, но и внук Клавдии? Где же его мать Оля, черт ее дери? Почему ее никогда нет, когда надо?!.. Все рассчитали, головастики… Какая свирепость…

Мать Жанны положила трубку и сидела грузная, опустив голову, в которой у нее, наверно, все перемешалось. Они с мужем из тех, кто думает, что жизнь — это помеха инструкции, а с помехами надо бороться.

Она поднялась — бороться и не сдаваться.

— Ну, мне здесь делать нечего, — сказала она.

— Встретимся в роддоме, — говорю я.

Хлопнула дверь.

Сейчас и этот уйдет.

— Ты тоже хочешь быстрей отделаться? — спрашиваю.

— От чего?

— От ребенка?

— Знаете, Петр Алексеевич, — говорит он. — Давайте договоримся. Я не продолжение зотовского рода. Я родоначальник своего.

— Это интересная мысль, — говорю я. — Жаль, что не нова. Но беда в том, что это неисполнимо. Род один — людской. Значит, надо сосуществовать как-нибудь… Это ясно. Вот только как? Можно через силу, можно любовно. Как тебе больше по душе?

— Сегодня все знают все слова, — сказал он.

— Санька, — говорю. — Это не слова. Но, к сожалению, большинство понимает это с опозданием. Это не лирика, Санька. Любовь — это не чье-то пожелание, а свирепая необходимость, а стало быть, долг. Гораздо более жестокая необходимость, чем смерть. Иначе роду людскому не выжить. Он или воспрянет, или ему хана.

— Ничего… Как-нибудь… — сказал он. — Тыщи лет кровь пускают, а род людской жив — здоров. Живет помаленьку.

— Саня, и без ноги человек живет, и без руки, но это не жив — здоров, Саня, это инвалид, и ему дают пенсию. Роду людскому пенсию взять не с кого. Да и средства кровь пускать прежде были не те. Теперь только кнопку нажать. Саня, теперь любить — не можно, а должно. И лучше это сделать добровольно.