Константин Коничев - Из моей копилки

Это был единственный случай в жизни Михайлы, когда он ехал в розвальнях и на телеге одновременно.

Ехал он так благополучно верст десять. И только у самого своего дома, около гуменника, розвальни занесло, опрокинуло, и Михайло оказался в глубоком снегу, прижатый свалившейся телегой.

Когда я подошел к месту происшествия, то увидел повернутый вверх осями тележный короб и торчащие из-под снега Михайловы ноги.

– Жив? – спросил я стонавшего Михайлу.

В ответ я услышал ругань и просьбу:

– Приподыми телегу, дай выкарабкаться. Мне тут не пошевелиться… Ой, ноги переломало. Грудь продавило…

– Потерпи, дядюшка, – не проявляя особого сочувствия, ответил я опекуну, – сейчас попробую.

Моя попытка ни к чему не привела: тележный короб не сдвинулся и на вершок.

– Силенки, – говорю, – маловато. Худо ты меня, дядюшка, кормишь. Ничего не могу поделать. Вот если бы говядиной кормил, я бойчее, сильнее мог быть… Давай уж как-нибудь сам, руками побарахтайся.

– Руки прижало… не рассусоливай. Зови кого-нибудь, только не Алеху Турку. Этот донесет про телегу…

– Да, конечно, не утерпит. Он такой. Кого же позвать-то?

– Кого-либо из баб…

– Бабы тоже слабосильные. Не помогут. Телега тяжелющая. Во как она вдавилась в снег. Не подкопаешься голыми руками. Придется лопатами разгребать.

– Давай беги за Клавдей, за лопатами, давай, давай… Господи, за что ты меня караешь?

Михайло стонал я кряхтел.

Пока мы с Клавдей возились около телеги, откуда ни возьмись, пыхтя цигаркой самосада, появился, как дозорный, председатель Комитета бедноты Алексей Турка. Много он не разговаривал, а сказал:

– Говорят, бог шельму метит. Похоже на правду…

Алексей помог приподнять и перевернуть телегу. Михайло еле поднялся на ноги.

– Кажись, придется к костоправу ехать, – пожаловался он Турке, – в плече чую вывих и в ногах неловкость.

Турка, смахивая с телеги приставший снег, соображал по-своему:

– Такой телеге место на позиции. Могут на ней два пулеметчика с пулеметом взгромоздиться и бить по белогадам. А то, что ты, Мишка, пострадал, не велика беда, завтра же без греха отвези телегу в исполком.

И пошел по сугробистой улице спокойно спавшей Попихи.

ЖИЛА-была в нашей деревне баба-побирушка Маша Тропина. Не стара, не молода, годов полста. Лицо дряблое, в складках, глаза большие, навыворот, красные. Бровей никогда не бывало. Милостыню она собирала Христа ради по всем окрестным деревням, но в своей – никогда.

К моему опекуну она забегала нередко и каждый раз во время чаепития.

– Приятного аппетитца, добрые люди, – ласково, бывало, проговорит Маша.

Ей для приличия отвечают:

– Добро пожаловать, милости просим…

– Спасибо, родные, не могу отказаться. Чаек китайский, сахарок хозяйский, налейте уж чашечку…

Присаживается с угла за самоваром и пьет из блюдечка, растопырив пальцы, шлепая и фыркая губами.

Сахар она не кусала, не щипала, так как выдавали ей не ахни какой величины кусочек. Она его облизывала и откладывала. Пока остывала очередная чашка горячего чая, Маша рассказывала какую-нибудь «бухтинку», подслушанную во время ее хождения по миру.

– Вот, значит, была я у Спаса Каменного помолиться. На паперти не стояла, нет, копеечек не просила, я ведь не какая-нибудь нищенка. Пришла туды одна барыня с большой докукой помолиться святым угодникам князю Асафу да Василью блаженному. У той барыни несчастье: проглотила она по глупости серебряный рублик. Стало ее корежить, кишки шиворот-навыворот выматывать. Нет спасения, добрые люди посоветовали идти к Спасу. Вот дали ей там ладану два кусочка. А ей хватило и одного. Проглотила и стала корежиться. С двух концов ее рвало, и так и этак, и всякоськи… А ведь опросталась!

– С которого же конца? – спрашивают Машу.

– А с обоих, миленькие, с обоих. Рублик весь легонько по гривенничку вышел.

– Хорошо, что не на медные пятаки разменялся, – не смеясь замечает безбожник Николаха Копыто. (Он пасет в Потшхе коров и коштуется по очереди у разных хозяев на готовых хлебах и чаях).

– А ты не насмехайся. Я никогда не вру. Со второго-то кусочка ладана знаешь чего с этой барыней произошло? Доктора поглядели-повертели ее со всех сторон, а она, миленькие вы мои, двумя забеременела, а годиков ей семьдесят без двух. Вот какой ладан-то…

Маша допила девятую чашку чая, повернула ее вверх донышком и, вспотевшая, вышла из-за стола.

– Спасибо, миленькие, уж так вы меня ублажили, будто сродственницу. Господь вам отплатит…