Эмманюэль Бов - ЛОВУШКА

– Дело в том, что я обвиняюсь в покушении на государственную безопасность. Полиция не имеет больше никакого отношения к моему делу. Моя участь зависит от решения суда. Утенин тебе этого не говорил?

– Почему от суда?

– Из-за коммунистических листовок.

– Каких листовок?

– Которые мне подсунули в карман.

Иоланда пристально посмотрела на мужа.

– Значит, у тебя были листовки?

– Да нет же, – воскликнул Бриде. Эти подлецы-полицейские подсунули мне их в карман.

Иоланда скептически улыбнулась.

– Мне это кажется довольно необычным, – сказала она.

– Между тем, это правда. Ты не веришь мне?

– Конечно же, верю, но подобные истории мне всегда казались необычными. С какой стати тебе должны подкладывать листовки? Когда известно, что кто-то является бандитом, но нет никаких доказательств, – я понимаю. Но это не твой случай. У полицейских бумаги были в порядке

– О! Ну ты и скажешь. И это ты называешь в порядке.

Иоланда какое-то время молчала.

Было видно, что она находилась в некотором замешательстве. Эта история казалась ей невероятной, но она не могла не доверять своему мужу.

– Если то, что ты мне рассказываешь, правда, – добавила она, – то это произведет настоящий скандал.

У нее был несчастный вид. По сути, она принимала все очень близко к сердцу, и известие о столь отвратительных действиях вывело ее из равновесия. Она принялась размышлять. Она не могла уяснить, почему с ее мужем так поступили. В первый раз в сознании ее пронеслось сомнение в надежности Утенина и всех его друзей из Виши. Но когда мы кому-то доверяем, то никогда так сразу не лишаем его нашего доверия. Налицо была юридическая уловка. Они обнаружили, что допустили промах. Они придумали эту историю, чтобы перевести дело из одного отдела в другой. В то самое время, когда в карман ее мужа подкладываются листовки, они предупреждают министерство Юстиции. И Министерство внутренних дел может спокойно снять свое обвинение.

– Я переговорю обо всем этом с Утениным, – сказала Иоланда. – Я хочу, чтобы он растолковал мне все до конца в этой истории.

– Если на то пошло, так это твой Утенин все и устроил, – сказал Бриде.

Иоланда не ответила. Она крепко поцеловала своего мужа. Затем она ушла, сказав, чтобы его приободрить, что подобные действия всегда оборачиваются против их зачинщиков.

Через несколько дней Бриде привели в суд. Судья сразу произвел на него хорошее впечатление. Он был человеком гораздо более утонченным, гораздо более естественным, гораздо более понятливым, чем все чиновники Виши и, тем более, чем все эти подонки, с которыми Бриде до сих пор имел дело. Ему могло быть лет пятьдесят. Он был несколько неопрятен на вид. У него было измученное лицо, как у человека, который на протяжении жизни столкнулся с множеством вопросов морального и этического плана. По его взгляду было понятно, что он видел людей, в присутствии которых он находился, что он их видел такими, какими они были, и судил о них не по поступкам, которые они совершили, но по их глубинному содержанию.

Он приступил к удостоверению личности Бриде. Он объявил, что тот обвинялся в действиях, направленных против государственной безопасности. Он попросил Бриде выбрать адвоката, при этом, казалось, вовсе не рассматривая обвиняемого виновным. Затем он попросил его удалиться. Бриде, ожидавший, что судья начнет задавать ему вопросы, и он изольет свою душу, не пошевелился. "Вы можете удалиться", – повторил судья.

– Нет, это просто немыслимо, – воскликнул Бриде, – чтобы могли прибегать к подобным средствам, чтобы обвинение могли основывать на махинациях низших чинов полиции. Я вам говорю, мсье, эти листовки мне подсунула полиция. Мне уже рассказывали о таком, но я никак не хотел этому верить. Нужно лично стать жертвой подобного. До войны такое проделывали с кокаином, подсовывая его в карманы сутенеров. Сегодня подобным образом могут поступить с кем угодно…

– Прошу вас, прошу вас, – ласково сказал судья.

Он устало поднял руки, и Бриде почувствовал, что тот находил напрасными переживания обвиняемого, поскольку ничто еще не говорило о том, что его в чем-то упрекали. Да, он был обвиняемым, но в настоящих условиях из этого ничего не следовало, кроме небольших проходящих неприятностей личного плана, и защищать себя так неистово значило демонстрировать некоторое легкомыслие, поскольку сегодня все, будь то обвиняемые или судья, хозяева или рабочие, находились в равном положении.