Лев Правдин: Область личного счастья. Книга 1

— Да, говорю — человек. Чина-звания и которого места жительства не знаю. Потому и спрашиваю. Надо мне его сыскать. Если встретится — немедля оповестите. Это моя просьба. Я вам за это что хотите.

Он говорил негромко и строго, словно, прощаясь навек, завещал Корневу некий подвиг. Перед ним таежная река катила по огненной воде шелковую волну. И какие-то воспоминания разбудило в нем это утро и эта река, на берегу которой прошла вся его жизнь, потому что он улыбнулся и сказал задумчиво:

— Полушалки в прежние времена девки носили. Как река. Алые до того, что в синь ударяло. Да…

Здоровой рукой он взял свой заплечный мешок, ловко закинул его за спину и спустился с крыльца.

— Ну, вот и владейте моим дворцом. А просьбы моей не забудьте…

Попрощался, поморгал мокрыми веками и пошел вдоль берега.

На Весняне, в пятнадцати километрах выше Бумстроя закладывали запонь — верхний склад древесины. Сюда и держал путь Петр Трофимович Обманов.

Шел такой легкой походкой, будто широкое тело было невесомо и его несло попутным ветром вдоль реки. Думы у него всегда были так же необременительны. Одинокое пребывание в тайге располагает к мыслям спокойным и неторопливым. А вот за последнее время события начали принимать какой-то иной, неспокойный оборот. На днях пришли к нему эти мужики из таежной деревушки разведать, не угрожает ли течению их жизни новое строительство. Чудаки. Войну видели, многие до Берлина дотопали, а спокойствия ищут. Бога своего спасают. Очень они нужны богу-то, такие спасители. Да они за пятачок кого хочешь продадут, человека лесиной придавят. Потом ходи весь век сухоруким. А тут, когда прижало, прибежали: «Послужи артели, Пётра, не помни старое. Все под богом грехами обросли, как болотным мохом». Вот они какие гладкие да удалые — против ветра сосну валят. Боговы старатели, мужички-пятачки.

Шел он берегом по песку и мелкой гальке, перепрыгивал через многочисленные таежные ручейки, со звоном падавшие в Весняну, и только у самой будущей запони пришлось отойти от воды и подняться на пригорок.

В этом месте река делала поворот, и берег возвышался над водой высокой каменистой кручей.

Медленно поднимаясь по крутой тропке, петлявшей в густом ельнике, Петр Трофимович продолжал размышлять.

Вот какими голосами запели. Артель, дескать, у них, промышленный коллектив. Они артелью только богу молятся, да и то каждый на свою сторону тянет: «Мне помоги, господи, я тут самый праведный, а другим не надо». Он им поможет, Виталий-то Осипович. С налету бьет. Не бог: молитвой его не купишь. «Я — говорит — на работу завистливый». Это у них у всех нынче повадка такая. Себя не очень-то бережет, значит, и других не жалко. Однако, если не бог, значит, грехи имеются. Надо домишко ему срубить да приплавить, эта свечка покрепче будет всех ваших боговых…

Оставшись один после ухода Обманова, Виталий Осипович подумал привычной формулировкой: «Силён мужик», но размышления о чужой тайне не покинули его. Словно кто-то невидимый и поэтому раздражающий преследовал его, выглядывая из-за деревьев и заставляя все время быть настороже. Подкинул старик загадку.

Впрочем, он недолго развлекался поисками отгадки — другие заботы легли на его плечи. Начался второй день его пребывания на Бумстрое, и за весь этот день он только один раз утром вспомнил о Петре Обманове. И то потому только, что ему напомнили об этом.

Ксения Ивановна, конторская уборщица, — нелюдимая, неопределенных лет женщина, спросила, как он устроился в избушке Обманова. Он рассказал ей о бессонной ночи. Это сообщение не удивило ее. С непонятной интонацией не то осуждения, не то одобрения она сказала:

— Вот так у нас! И клопы его не берут.

— За что его ваши мужики не любят?

— Про то мужиков спрашивайте.

— А вы разве не знаете?

Женщина исподлобья поглядела на Виталия Осиповича, но, встретив его взгляд, спокойный и немного насмешливый, отвернулась и пошла к двери.

— Ну, я спрашиваю! — властно остановил ее Корнев и, шумно задышав, потребовал: — Если я спрашиваю, надо отвечать. Понятно?

Постояв у двери, Ксения Ивановна не спеша повернулась и, смягчая голос, начала объяснять:

— А я и отвечаю: у мужиков спросите. Я за них не ответчица. У меня свои дела.

Подумав, подошла к столу и сообщила:

— Руку ему это они покалечили. Сосну на него уронили. Он их обсчитывал, мужиков-то. Наживался. Теперь он приутих, затаился. А то на эти дела он лихой был. Ох лихой! Этому месту лет двадцать прошло.