Аркадий Первенцев: Честь смолоду

– Иди против, – посоветовал отец.

– Один в поле не воин, а ты уходишь.

– Пока Сторокож, не уйду. Схожу завтра в ячейку, приведу человека.

– Вот это ладно.

– А артель придется тебе принимать, Стенька.

– Видно будет, – уклончиво ответил Лелюков и, пожав отцу руку, ушел.

Отец выполнил свое обещание. С детства родители приучали нас примером своим к строгому выполнению данного слова. Это очень помогало нам в жизни. С отцом приехал человек, присланный партийной ячейкой. Из его разговоров со старшими мы узнали, что наш гость служил минером на миноносце «Керчь», который участвовал в выполнении приказа Владимира Ильича Ленина в 1918 году. Миноносец торпедировал крупные военные корабли Черноморского флота в Цемесской бухте, чтобы не отдать эскадру в руки немцам. Исторический миноносец был затоплен самим экипажем в районе Туапсе.

У двух коммунистов – минера с «Керчи» и бойца бронепоезда, защищавшего Царицын, – были общие интересы и взаимное понимание. Стронский – такова была фамилия минера с «Керчи» – производил впечатление решительного, смелого человека.

Худой, лысоватый, с татуировкой на крепких руках, в пиджаке, похожем на бушлат, Стронский даже внешностью не отличался от рыбаков, пришедших на шумный сбор ватаги.

Собрание проходило в рыбном сарае, на берегу моря. Стронский горячо говорил о новой жизни, которая начнется в недалеком будущем на нашем берегу.

Бывший минер умело договорился с рыбаками. Антон Сторокож выступил смиренно, как будто охотно подчиняясь общей воле.

Председателем нового рыболовецкого колхоза был избран Стенька Лелюков.

Я помню, как уезжал от нас Стронский. Он задушевно говорил с отцом, быстро покуривая тонкую дешевую папироску. На лице Стронского выражались удовлетворение и одновременно какая-то тревога, будто, окончив успешно один бой, он уже думал о следующем сражении и поэтому не мог быть до конца спокойным. Кто знал тогда, что много лет спустя снова скрестятся пути минера с «Керчи» и мальчишки, жадно слушавшего каждое его слово.

А примерно через неделю к нашему водоплеску подошли первые две, присланные Стронским, моторки. Это были добрые баркасы – «Завет Ильича» и «Боец коммунизма». Автомобильные моторы, прикрытые деревянными, обитыми по сшивам латунью капотами, стояли в трюмной, кормовой части баркасов.

Сотни рыбаков приветствовали появление этих двух моторок.

Появись такие суда чуточку раньше, разве погибла бы «Медуза»? Разве прихватило бы штормом отважного Николу? Разве не бегал бы сейчас по прибрежным камням мой старший брат?

Прощай, море! Прощай, наш плот, сшитый ржавыми гвоздями, – он заменял нам индейскую пирогу. Прощай, пампасная трава, – ее заросли служили нам шатрами. Правда, этой травой можно до кости разрезать кожу. Но мы умели обращаться с тонкими зубчатыми ее побегами. Мы не знали еще, какие растения за перевалом. Нам казалось, что, конечно, больше не увидим пахучей, посыпанной желтой пудрой мимозы, не будет розовых цветочков персидской акации, похожих на только что вылупившихся птенчиков. А увидим ли мы там листья магнолии, словно вырезанные из жести, и ее крупные цветы, будто отмятые из стеарина?

Бури рассыпались по хребту, засылали снегом горы почти до подошв, но не приходили к нам в долину. Мы всегда с тревогой наблюдали, как вырываются из-за огромных вершин седые, разозленные препоной тучи, как испуганно улетают оттуда птичьи стаи и переводят дух только в нашей приморской долине. Осенью море покрывается птичьим разноплеменным базаром. Мы всегда приветствовали эту веселую осень.

Мне никогда не приходилось переступать границу гор. Я не знал, что делается на той стороне. Я не слышал слов: «коньки», «лыжи», «валенки». Кубань представлялась нам просторной степью, покрытой высокой травой, над ней много коршунов и орлов, по траве скачут всадники в бурках, в овечьих шапках, с саблями и ружьями.

У молдаван-виноградарей отец нанял повозку с тормозами и сильных лошадей, приученных к горной езде. Молдаване дали нам возницу. Он должен был привезти обратно фуру, груженную зерном, которое было на Кубани дешевле.

Путь предстоял долгий. Отец нарезал буковых жердей, запарил их и согнул над повозкой. Каркас обтянул парусиной. Получился отличный фургон.

Вечером, накануне отъезда, отец позвал меня с Ильей и пошел на берег моря. Мы несли кирку, канат, два зубила, молоток. На берегу нас встретил Лелюков и рассказал о богатом утреннем улове на моторных судах: «Так ловко сыпали сети…»