Аркадий Первенцев: Честь смолоду

– Ну, дальше что? – полюбопытствовал Баширов, сверкнув монгольскими глазами.

– Дальше мы вышли, Баширов, вот в эту дверь, плотненько ее притворили и на цыпочках. Я помнил, что нам Гаврилов говорил: «Она клятву дала цыганскую, твердую». Нельзя мешать…

– Где же Мариула сейчас? – спросил я.

– Где-то хранит ее Гаврилов. Не знаю где. Больше не встречал. Как сквозь землю провалилась.

– А Фатых? Я слышал, что его утвердили помощником районного прокурора.

– Утвердили. Лелюков, как секретарь райкома, давал характеристику.

– Напрасно… Как ты думаешь, Кожанов?

– Поживем – увидим, – Кожанов уклонился от прямого ответа, – начальству видней.

– Зря назначили Фатыха, – мрачно и определенно сказал Баширов.

– Кстати, он о тебе все спрашивал, интересовался, – Кожанов свернул самокрутку, припалил от трута, – куда и куда Лагунов катается? По каким делам?

Я поднялся, попрощался со всеми и уехал к Якову.

Дом стоял на склоне пологой лощины и сделан был, как обычно строятся дома в этой солнечной стране: с глухой стороной, обращенной к господствующему ветру, и просторной террасой к солнцу, куда выходит много окон и дверей. Двор был огорожен только с двух сторон стеной из дикого, нечищенного камня. Над домом поднимались кипарисы, усыпанные чашечками семян. Кипарисы помоложе аллеей спускались под горку, где из рассеченной скалы бил ключ. Травянистый пригорок был усыпан бледными, нежными цветами ложного сентябрика, и под ногами пружинила вечно цветущая лесная крапивка, атакованная мелкими и энергичными Лигурийскими пчелами.

А ниже, по широкой долине, окаймленной кипарисами, вперемежку с пирамидальными тополями пряно и дружно цвели яблоневые сады.

– Ждем, ждем, а его нет, нет, – укорил меня Яша, раскрывая объятия.

– Дела, Яков, – сказал я, – дела.

– Ну, а мы бездельники, выходит? Пойдем-ка в дом, Сережа.

Яша был одет в серенькую рубашку с расстегнутым воротом, что делало его совсем похожим на юношу. Новенький орден Красного Знамени оттягивал легонькую материю, волосы влажные, волнисто зачесанные назад, на босу ногу чувяки с загнутыми носами.

– Ты совсем стал гражданским человеком, Яша.

– А что делать, если опять забраковали для армии? Тут еще на грех рана на бедре открылась, чоот бы ее драл! Все напасти, Сережа.

Вдруг я услышал ритмичные быстрые удары ладошками по пустым ведрам и дружное двухголосное:

Я обернулся и увидел идущих в ногу с ведрами в руках Люсю и Камелию. Девушки шли, запрокинув головы, и, печатая шаг своих босых смуглых ног, стучали в ведра, как в барабаны, весело припевая:

Яша прищурился в добродушном смехе:

– Ишь, что мои девчата придумали!

Девушки подошли с этой песенкой, стали во фронт, подбросили ладошки к легким завиткам локонов.

– Здравия желаем, товарищ гвардии майор! – разом выпалили они и дружно расхохотались.

Люся смеялась, и казалась мне она сейчас какой-то особенной, солнечной, как красивый цветок. Босые ее смуглые неги, надорванное на плече старенькое маркизетовое платьице и брошенные за спину светлые, туго заплетенные косы – все было мило, дорого и желанно.

Когда мы сидели на террасе за ужином, Яша встал из-за стола, ушел в комнату и принес гитару с перламутровой инкрустацией.

– Ты стал играть на гитаре, Яков? – спросил я. Люся, сидевшая рядом со мной, шепнула:

– Купил для Анюты. Подарок к ее приезду.

– Думаю учиться играть на гитаре, – сказал Яков.

Он сел, заложил ногу за ногу, что-то забренчал, и постепенно это что-то перешло в мотив «Анюты».

Солнце садилось в предгрозовой облачности, огромное, словно откованное могучими руками в огромных горнах. Красные пожары текли на горизонтах, а здесь ложились розовые воздушные краски, отчего яблони неожиданно зацвели миндальными тонами, и опахнутые вечерним ветерком лепестки полетели, как мотыльки.

– Вот это дано мне в руки, Сергей. – Яков встал, откинул свои волосы взмахом головы, прислонился к террасной деревянной колонне. – Здесь тоже надо справиться хорошо, как и положено командиру Молодежного отряда…

Вместе с пряным запахом нагревшихся кипарисов, трав и яблоневых стволов входили шумы передвигающейся по шоссе автоколонны.

Яша принес полевой бинокль и молча передал мне.

По шоссе беспрерывным потоком катились грузовики без людей и клади. Голова колонны поднялась на гору и устремилась по блестевшему черной лентой шоссе, а хвост еще находился в лощине. Слышны были скрипы недавно восстановленного из горных сосен моста через речку, и клубилась пыль, серая, как цемент.