Смирнов Виктор - Тревожный месяц вересень

Дыхание становится неровным и оглушительно громким. Оно начинает напоминать паровозный сип. Так, во всяком случае, мне кажется.

На дороге - голоса.

– Хозяин! - зовет бас. - Тут конь. Больше нема никого.

Хозяин - это, надо полагать, сам вожак. Кличка Горелый не так уж хороша, чтобы ею пользовались в банде. Он ведь при немцах не водовозом и не коновалом был, Горелый, носил черное кепи, лаковые сапоги, жеребца держал не простого.

Пока они там изучают дорогу, я отползаю чуть подальше. Нащупываю толстый сосновый ствол, укладываюсь за ним. Все-таки защита. Пластмассовый приклад у МГ влажный, холодный. Я слизываю с него крупные капли. Вода пахнет маслом, какой-то химией, жирнит губы. Будут они меня искать или бросят?

– Зажги фонарик, Семенко! - приказывает Горелый. - А вы встаньте по сторонам наготове. Рассредоточьтесь!

Вот как, у них и фонарик. Неплохо экипировали бандитов фашисты. Я проверяю, плотно ли сидит короб, не погнуло ли его при падении пулемета. Иначе ленту зажмет. Кажется, все в порядке. Если один из них, тот, что с фонариком, - как его, Семенко? - наткнется на меня, недолго он будет светить. Что ж, Семенко так Семенко. Все же Глумскому будет завтра полегче.

Страшно. Но зубы больше не выбивают дробь. И мысли стали яснее, четче. Значит, свыкся с обстановочкой. Привычка - первый враг страха. На войне всем боязно. Важно, кто быстрее привыкнет.

Фонарик у бандита никак не хочет загораться. Я отползаю еще на несколько метров к новой сосне. С потревоженной ветки на МГ падают крупные дробные капли. Ощущение такое, будто на весь лес ударили в барабан. Губы уже горячие, сухие, всерьез сказывается потеря крови, и я все облизываю пулемет, словно в нем теперь спасение.

На дороге вспыхивает клинышек света, сквозь туманный воздух он кажется мутным и слабым. Вот бы они все собрались к этому клинышку! Но Горелый не дурак. Он остается в темноте. И те двое - тоже... Впереди - с фонариком только Семенко. Почему бандюг лишь четверо? Двое, наверно, занимают иной пост.

В ноге стучит, ухает.

Клинышек света ходит из стороны в сторону. Серая невнятная масса возникает в луче. Вдруг в этой массе вспыхивает фиолетовый огонек, как будто драгоценный камень светится. Это мертвый глаз Справного попал под луч фонарика. Глупый, глупый конь!..

– А тут кровь! - кричит Семенко.

Голос у него молодой, напуганный, чуть вибрирующий. Наверно, совсем еще мальцом подался к Горелому полицаем, соблазнила его легкая жизнь. Заманили чем-то дурачка, и вот сейчас его первого подставляют под удар. А он идет.

– Ты что ж думал, лошадь соляркой заправлена? - спрашивает бас. И хохочет, не дожидаясь ответа. Смех нарочитый, как бы сам себя подталкивающий. Он подбадривает, бас, себя и других. Лесные люди, они боятся темного, молчаливого леса. Им, оказывается, тоже страшно. И я начинаю понимать, что месяцы сидения в УРе, а затем гибель Саньки Конопатого и Климаря не прошли для них даром. Для меня и для многих других они казались хозяевами глухих чащоб, но это не так. Это остатки легенды. Они сами растеряны, и только необходимость поддерживать легенду бросает их в безрассудные и отчаянные предприятия.

– Тут не лошадиная кровь. Тут, в стороне, - отвечает юный Семенко. Пятно! Это с него, с "ястребка"!

Значит, наткнулся на то место, где я снимал сапог.

– Вот и иди по следу, - приказывает Горелый. - А мы рядом, цепью.

Я поудобнее устанавливаю МГ. Дулом к светлому клинышку. Эх ты, Семенко, балбес - тебя, как Справного, подведут под огонь. Стаскиваю сидор и трясу ближнюю сосенку. Все равно на дороге разговаривают. Подставляю под ветви мешок с промятой посредине ямкой. По брезенту стучат капли, сбегают в ложбинку. Я вылизываю ее. Глотка на полтора набралось воды. Напиться перед смертью. Главное, не думать теперь о том, что остается после тебя в этом мире. Об Антонине не думать. Пулемет, гранаты - вот и все твои заботы теперь.

– А чего идти? - спрашивает Семенко. - Тут с него полведра вытекло. Куда он уйдет? Пополз сдыхать!

Это он, конечно, сильно преувеличивает. В его интересах преувеличивать. Он нутром чует опасность.

– Ищи, где след! - приказывает Горелый, как псу. Он небось за деревом стоит, атаман. Прячется на всякий случай.

– Вот вроде примято! - говорит Семенко, и я вижу, как свет фонарика сходит с дороги и чуть-чуть приближается ко мне.

– Давай-давай! - Это бас.

Клинышек света становится меньше, уже. Семенко нагибается, рассматривает мох.

– Опять пятна! - говорит он торжествующе. - Кровищи!