Смирнов Виктор - Тревожный месяц вересень

Я наконец дождался, когда ругательства стали перемежаться слезами, и сказал:

– Пойдемте, бабуся, в дом. Темно уже. А я сала принес.

В эту-то минуту из-за тына и выглянул Попеленко. В полной боевой форме, с карабином, в немецком френче, широченных галифе и кирзачах, он примчался ко мне на выручку и, согнувшись, выжидал за тыном. В Глухарах видели, что я вернулся с оружием, и беспроволочный телеграф заработал вовсю.

– А мне люди сказали: "Капелюх в "ястребки" записался",- прошептал Попеленко. - Идем ко мне. Ты "усиленное питание" получил? А то у меня закуски нема...

Он стоял за тыном - маленький, плотный, круглолицый,- олицетворение боевитости и надежности славного отряда "ястребков".

Закуска, конечно, у Попеленко была, но он решил опередить события, чтобы не упустить небольшую материальную выгоду, которую сулило мое появление в Глухарах с увесистым сидором за плечами. В отношении всяких мелких материальных выгод Попеленко был предусмотрителен, как шахматист - видел на много ходов вперед. Так он вел все свое хозяйство; можно было с уверенностью сказать, что, покупая новые тебенки для седла, он уже знал, что через пять лет, когда те придут в негодность, нарежет из них подбойки для валенок своего младшего наследника, а оставшуюся часть кожи обменяет у соседки на капустную рассаду, о чем и договорится заранее.

Одно извиняло Попеленко: девять ртов, которые по-птичьи раскрывались при появлении главы семейства. Десятый рот всегда был прикрыт наглухо: жена "ястребка", Попеленчиха, отличалась молчаливостью, желтизной и костлявостью. Серафима называла ее "мумий". Утверждали, что Попеленчиха молчала, даже когда лупила мужа, если тот возвращался с большим перебором. Такая излишняя молчаливость при выполнении важных домашних обязанностей осуждалась жительницами Глухаров - бабы у нас любили покричать для авторитета.

Итак, как только Попеленко торжественно ввел меня в хату, пришлось отрезать от сала двенадцать ломтей и на столько же частей разделить одну из буханок. "Ястребок" зажег плошку и турнул из-за стола детей, которые, захватив добычу, забились в темный угол - на полати. Косясь на жену, которая стояла у двери, скрестив руки, Попеленко движением фокусника достал бутыль самогонки сделал он это мгновенно, точно носил бутыль за голенищем,- с чавканьем извлек из горлышка кукурузную кочерыжку, заменявшую пробку, и налил в кружки. Круглое хитрое лицо Попеленко просветлело и как бы умаслилось. Он крякнул и вытер ладони о френч.

– Ну, будем! За нашу, можно сказать, боевую дружбу и дальнейшее товарищество. За полную и окончательную победу над гитлеровской Германией!

Своим тостом Попеленко хотел показать, что закуска потрачена не зря, что она послужила, так сказать, великим целям и сожалеть о ней - политическая незрелость. Я понюхал самогон. Он отдавал гнилой свеклой.

Я подождал, когда Попеленко поставит кружку на стол. После ранения мне легко было числиться в принципиальных противниках алкоголя.

– Я назначен твоим начальником, Попеленко, - сказал я.

– Само собой! Политически правильно.

– Почему само собой?

– Чего же меня старшим назначать? За что? Я геройства не делал никакого, военной образованности не имею... - Глаз его хитро сощурился. - Можно, товарищ младший лейтенант, я вас теперь так и буду звать: товарищ старший?

–Ты ладно... Зубы не заговаривай. Напоминаю, что за невыполнение приказа "ястребки" подлежат трибуналу. Как положено в военное время!

– Хм...

– Самогонку реквизировал?

– Хм...

– Если ты будешь продолжать такие реквизиции, пойду на крайние меры.

– Добре! - согласился Попеленко с готовностью.

Должно быть, Штебленок уже делал ему подобные предупреждения. Начальство есть начальство, это его обязанность- отчитывать, предупреждать, выносить взыскания. Попеленко это понимал, как понимал и то, что начальство не вечно остается на своем месте: оно перемещается, понижается, повышается и так далее, в отличие от него, рядового "ястребка", ни на что не претендующего, кроме права жить, работать и помереть в своих родных Глухарах. Кроме того, за мной незримо стояла тень Штебленка, за мной покачивалась переброшенная через сук веревка с петлей, так что все самые строгие приказы не имели достаточно твердой и долгосрочной основы. И Попеленко с легким сердцем убрал со стола бутылку и принялся за сало. Белые его ровные зубы впились в розоватую мякоть.

– Я так думаю, товарищ Капелюх, - сказал он доверительно,- что стоящие на сегодня перед нами большие задачи мы выполним.