Евгения Скрипко - Друзья и родители

Мария Андреевна, поставив на стул чемодан, с затаенной грустью наблюдала, как муж, сидя у постели Вадика, записывал в блокнот поручения сына.

Мать видела, как крепился Вадик, чтобы не заплакать, от этого и у нее наворачивались слезы. Тяжело ей было оставаться со своей загадкой, как с камнем на душе.

Простившись с сыном, Саянов подошел к жене и, заключив в свои широкие ладони ее худенькие плечи, просто и душевно сказал:

– Ты уже отвыкла меня провожать.

Мария Андреевна ничего не ответила. Но грустный и молчаливый взгляд таких близких ему зеленоватых глаз будто повторял сейчас ее прежний, оставшийся без ответа вопрос.

Неизвестное до того чувство, больше похожее на сострадание, заговорило в Саянове. Он привлек жену к своей груди и, поцеловав, шепнул ей: «Не сердись, что я такой. Это пройдет!»

Он увидел, как прояснилось лицо жены, как оживилось оно надеждой, и сам поверил в сказанное.

Почти полгода прошло с тех пор, как помирились супруги, и жизнь вместе с мужем Марии Андреевне казалась вполне сносной.

Из плавания он вернулся неузнаваемым, Мария Андреевна и Вадик тоже изменились.

Вадик успешно сдал осенние экзамены за шестой класс, и к встрече с отцом в дневнике его стояла пятерка за седьмой… У него уже был новый коричневый костюм, в котором ему особенно нравился пиджак с четырьмя накладными карманами, а к костюму – новые желтые ботинки, шелковая рубашка с двойным воротничком, как у взрослых. В этом наряде он выглядел старше своих лет.

Еще от одесской соседки Анечки, работницы швейного комбината, Вадик усвоил, что человек должен одеваться к лицу и сочетать краски своей одежды с цветом глаз. Поэтому он так настойчиво уговаривал маму надеть в день встречи отца новое салатного цвета платье с белой отделкой. По его мнению, это платье ей шло больше других.

– Если у меня зеленые глаза, так и вся я должна походить на лягушку, – протестовала мать. Ей больше нравилось другое платье, но она уступила просьбам сына.

Мария Андреевна за время отсутствия мужа посвежела, поправилась, обрезала свою куцую косичку и завила волосы. Теперь она выглядела значительно моложе и замечала иногда, как засматриваются на нее мужчины.

Саянов приехал уже не в тесный холостяцкий номер, беспорядочно заставленный вещами, а в новую квартиру, которая состояла из чистенькой кухни, одновременно служившей и столовой, и просторной комнаты, обставленной казенной мебелью. Завхоз не подвел и вовремя выполнил просьбу капитана-лейтенанта.

В комнате, условно разделенной на половину сына, с диваном и письменным столом, и половину родителей, где размещались кровать и широкий платяной шкаф допотопного образца, было уютно. Границей служил круглый стол. Сегодня на нем – большущий букет ярких осенних цветов, подобранный Вадиком ко дню встречи отца.

Сойдя с корабля, Саянов горячо расцеловал жену и сына. «Прошло!», – с радостным облегчением подумала Мария Андреевна, когда муж взял ее под руку.

Вадик шел рядом с отцом и, то забегая вперед, чтобы посмотреть на него, то подхватывая своей правой рукой чемодан, чтобы помочь, отвлекал его от матери своими вопросами, замечаниями, рассказами.

Мария Андреевна даже сердилась на сына: ей хотелось, чтобы муж поговорил и с ней, чтобы укрепилась уверенность, что все, мучившее его до отъезда, действительно, прошло.

Словно почувствовав, о чем думает жена, Николай Николаевич взглянул на нее и, улыбнувшись, восхищенно сказал:

– А Вадюшка у нас большущий вырос!

Пробыв продолжительное время в плавании, Саянов решил провести свой отпуск дома. Казалось, в этой семье никогда не было разлада. В первые дни Николай Николаевич, будто искупая свою вину, стремился оказывать жене как можно больше внимания. Когда она готовила на кухне обед, он садился к столу и читал ей газеты. Она ловко заворачивала маленькие по-сибирски пельмени, и они вместе переносились воспоминаниями к родному краю. Когда приходил из школы Вадик, отец играл с ним в шахматы.

Но вскоре Саянов начал терять свои недолгий покой. Причиной этому была новая встреча с Истоминым и разговор о Второвой.

Убедив себя не ходить на почту и не беспокоить Людмилу своими письмами, он теперь будто забыл об этом. Зачастив туда, Николай Николаевич даже отправил телеграмму, поздравив ее с праздником Октября. Это поздравление должно было напомнить ей о годовщине со дня их первой встречи.

Дни и недели ожиданий тянулись для него мучительно долго. «Неужели все кончено?» – спрашивал он себя, забывая, что так теперь и должно быть. К ожиданию прибавлялось раскаяние, что все это время он старался побороть в себе чувство к этой женщине, не писал ей. «Может быть, твои письма по истечении срока отправлены обратно? А я! Каков я в твоих глазах после этого! Разве сходить к ней на квартиру?» – подумал он и вскоре выполнил свое намерение.