Евгений Пермяк: Последние заморозки

Все собрались в актовом зале.

Появился директор. Выпускники встали.

— Садитесь, садитесь, пожалуйста!

Все тихо сели. Как первоклассники. Первый и последний день в школе чем-то похожи один на другой. Наверно, торжественной тишиной.

Директор произнёс короткую напутственную речь.

Руфина в числе одиннадцати выпускников получила из рук Алексея Романовича Векшегонова похвальную грамоту за успехи в овладении основами профессий строгаля и сверловщика. Принимая грамоту, отпечатанную золотыми буквами, чуть слышно сказала:

— Спасибо вам, Алексей Романович… За все спасибо.

После выдачи аттестатов раздали свежие номера заводской многотиражки. Одна из страниц была озаглавлена «Наши выпускники». Масса заметок и множество снимков. Под двумя из них была подпись: «Таким, как они, не надо выбирать профессию. Ворота завода открыты для них». Эти слова касались Руфины и Серёжи, запечатлённых довольно отчётливо в правом верхнем углу газетной страницы.

Серёжа понимал, что заводская многотиражка не расточает напрасные похвалы выпускникам. Пусть не для всех, но для доброй половины школьников производственные мастерские были настоящим вечерним техническим училищем. Хоть и два раза в неделю работали мастерские, но ведь три года — немалый срок. И такие, как Руфина, обучавшиеся старательно, получали не показной и снисходительный производственный разряд, а настоящую квалификацию, по всем строгостям.

Серёжа сиял.

О чем тут говорить, коли даже в газете они рядом! Она — справа. Он — слева. Как мама и папа в семейном альбоме. Все ясно. Газета знает, кого нужно печатать рядышком, кого порознь. Риту Ожеганову и Володю Санкина тоже напечатали вместе и не случайно под снимками написали: «Они сидели рядом на парте, они рядом станут к токарным станкам».

Серёжа снова проверил, на месте ли его письмо Руфине. Хотел было пуститься бегом, чтобы скорее показать матери аттестат и грамоту, но сдержал себя. Сдержал и пошёл медленно, широко шагая, хмуря брови и прокашливаясь не открывая рта, как это делал директор школы. Все-таки он сейчас нёс аттестат зрелости. Как можно мчаться в своём взрослом костюме, когда, наверно, из всех окон смотрят, как он идёт…

Но Серёже пришлось опустить высоко поднятую голову. Он услышал мышиный писк:

— Серёжа! Ты потерял мой букетик. Вот он… Я собирала его все утро. Не теряй его больше, пожалуйста.

Это была опять Капа. Та самая Капа, про которую Руфа сказала… Леший знает, что сказала она… Серёже снова хотелось бросить букетик фиалок и на этот раз растоптать его. Но букетик фиалок словно был припаян к его руке. А тёмные глаза Капы смотрели на Серёжу заклинающе.

— Спасибо тебе, Капа. — Серёжа поклонился ей с вынужденной приветливостью. — Я так рассеян сегодня… Аттестат, понимаешь, зрелости, почётная грамота, портрет в газете… Вот! — Он показал газету. — Я непременно сохраню твой букетик…

— Пожалуйста, Серёжа.

Капа сделала что-то похожее на реверанс. Она была в танцевальной группе. Дворца культуры и умела раскланиваться, держась за края юбочки.

Серёжа выдержал характер и вернулся домой таким важным и таким солидным, что Любовь Степановна, желая подыграть ему, робко промолвила:

— Поздравляю вас, дорогой Сергей Романович, со зрелостью!

Тут Серёжа не выдержал, обнял мать, приник к ней и крикнул:

— Мама, я люблю тебя больше всех на свете!

Серёжа всегда был нежен с матерью, не в пример Алёше, выросшему у деда с бабкой. Припадок нежности сына ничуть не удивил Любовь Степановну.

Обняв Серёжу, Любовь Степановна провела его к себе. Там были разложены подарки. Ружьё от отца. Моторчик для велосипеда от брата. Большая коробка конфет сладкоежке сыну от матери. Охотничьи лыжи от деда с бабкой. По лыжине от каждого. И… вышитая синими васильками чесучовая косоворотка от учениц восьмого класса, как бывшему вожатому пионерского отряда.

Серёжа крикнул:

— Опять эта Капа!

Любовь Степановна мягко закрыла его рот рукой:

— Не надо, мой мальчик. За все, что идёт от чистого сердца, нужно благодарить…

— Я никогда не надену эту рубашку, мама. Никогда!

Серёжа занялся осмотром и разборкой ружья. Это было великолепное тульское ружьё. Чок-бор. Его нужно было, не откладывая на завтра, освободить от густой фабричной смазки. И он занялся этим, забыв о Капе и, кажется, о Руфине.

До сегодняшнего дня ружьё ему не доверяли. А теперь наступила зрелость. О ней свидетельствует не один лишь аттестат, но и мужской отцовский подарок. И невозможно откладывать охоту хоть на один день!