Валентин Катаев - Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Рассказы и сказки.

И он снова подхватил агента под локоть, потащил его еще дальше и, наконец, почтительно впихнул в пролом какой-то ракушечной стены, разрушенной взрывом. Они очутились среди развалин, поросших бурьяном, из-под которого блестело на солнце битое стекло. Жирные осенние мухи жужжали и ползали по листьям паслена. Испытывая сильнейшее желание взять агента руками за индюшечью шею, стукнуть головой о камни и придушить на месте, Леонид Цимбал заставил себя сделать преданное лицо и сказал, воровато оглянувшись:

— Будем говорить как джентльмен с джентльменом. Есть шанс крупно подработать. Пароход «Фердинанд». Зафрахтован румынским интендантством под перевозку двух тысяч тонн зерна из Одессы в Констанцу. Срочная погрузка. Ну? Вы поняли мою мысль?

Глаза Леонида Цимбала сверкали вдохновением. Агент, кряхтя, вытирал носовым платком мокрый нос, и на лице его было написано крайнее умственное напряжение.

— Нет, я вижу, что вы не поняли моей мысли, — огорченно вздохнул Леонид Цимбал. — Вдумайтесь в эти слова: «Две тысячи тонн» и «Срочная погрузка». Теперь вам понятно? Еще не понятно? Не какая-нибудь погрузка, а срочная. Подчеркиваю! Почему срочная? Потому, что румынское интендантство заинтересовано как можно скорее перекачать зерно из Одессы в Констанцу, на свои, румынские склады. Вы меня спросите: почему? Я вам отвечу: потому, что румынское интендантство боится, что нагрянет немецкое интендантство и перехватит у него из-под носа две тысячи тонн советского зерна. Теперь вам ясно? Румынское интендантство готово носом землю рыть, лишь бы в самом срочном порядке погрузить зерно. Никаких денег не пожалеет! Улавливаете мою мысль?

— Ну, ну! — нетерпеливо сказал агент, перебирая ногами, как лошадь, почуявшая запах овса. — И что же дальше?

— Домнуле! Вы меня удивляете! — воскликнул Цимбал-Кухаренко. — Вы дитя! Идите в управление порта и проявляйте частную инициативу. Пока еще не поздно, берите подряд на погрузку «Фердинанда». Дайте им гарантию, что вы беретесь произвести всю операцию одной моей артелью за трое суток, и берите с них аккордно по четыре марки с тонны за срочность. Они дадут! А если будут торговаться, уступайте за три марки с тонны — и пусть подавятся. Подписывайте любую неустойку. Я вам отвечаю за своих орлов! — При слове «я» Цимбал с такой силой ударил кулаком в свою выпуклую, могучую грудь, обтянутую пропотевшей тельняшкой, что агент даже слегка вздрогнул. — Я вам отвечаю! В крайнем случае я еще подберу себе в артель десяток-другой могучих мальчиков. И погрузка будет закончена в три дня, как из пушки! Дважды четыре — восемь и три нуля, итого восемь тысяч марок. Тысяча марок артели, остальное — вам. Семь тысяч оккупационных марок! Вас это устраивает?

Агент дрожащей рукой вытер под воротником кителя вспотевшую шею. Он пронзительно посмотрел в глаза Леонида Цимбала и севшим голосом сказал:

— Пятьсот!

— Чего пятьсот!

— Пятьсот марок — вам, остальное — мне.

Леонид Цимбал отступил на шаг и всплеснул руками:

— Домнуле агент, побойтесь бога!

— А риск? Кто рискует — вы или я?.. Кто подписывает неустойку? Вы или я? Я рискую. Я подписываю.

Душа Цимбала-Кухаренко ликовала. Он едва сдерживался, чтобы как-нибудь случайно не выдать своей радости. Он так боялся, что дело вдруг сорвется! Он готов был даже приплатить «домнуле агенту» сто марок из кассы подпольного райкома, лишь бы поставить свою артель на погрузку «Фердинанда». Но он понимал, что, по всем законам капитализма, при заключении сделки необходимо торговаться — торговаться жестоко, неутомимо, выжимая каждую лишнюю копейку. В противном случае это может показаться подозрительным. Кроме того, он чувствовал, что его упорство еще сильнее разожжет агента. А самостоятельно, минуя агента, он ничего не мог предпринять. Артель не имела права распоряжаться своим трудом. Она не являлась юридическим лицом и была лишена права заключать соглашения с грузоотправителями. Все делалось через агентов и посредников. Так называемая «частная инициатива», о которой так много кричали румынские газеты, по существу, была привилегией хозяев, но не работников. Для рабочих она была пустой приманкой; они даже не могли без обязательных посредников продавать свою работу. Они были связаны по рукам и по ногам. Они были в полном смысле слова рабами. Ух, как ненавидел и презирал Леонид Цимбал этого человека в старорежимной капитанской фуражке, с кривым старорежимным пенсне на потном носу, с беспокойно бегающими, жадными глазами, этого белогвардейца, агента, посредника, который почему-то имел право присвоить себе труд целой артели грузчиков и считал это вполне естественным! Леонид покраснел от негодования. Но он взял себя в руки и, продолжая смотреть на «домнуле агента» отчаянными, умоляющими глазами, стал торговаться: