Алексей Шубин - Доктор Великанов размышляет и действует

Дело это было трудное и откладывалось много дней. Не то чтобы Ульяне Ивановне нечего было писать (писать следовало о многом), но была одна заковыка, мешавшая это делать. Ульяна Ивановна не знала, как писать сыну — «вы» или «ты». В самом деле: пока он был — последовательно — лейтенантом, майором — этого вопроса не возникало, но подполковник в ее глазах был птицей другого, очень высокого полета. На это обстоятельство ей открыл глаза знакомый военный, объяснивший, что подполковник, особенно если он командует отдельной гвардейской частью, настолько большой начальник, что пешком не ходит, а имеет в своем распоряжении легковую машину. После такого открытия приходилось пересматривать отношение к сыну: до сих пор никто из знакомых Ульяны Ивановны, даже сам доктор Великанов, не имел в своем распоряжении легковой машины. Противоречие получалось вопиющее — писать «ты» казалось невозможным и уже совершенно не укладывалось в голову сухое «вы».

До того расстроилась от подобных мыслей Ульяна Ивановна, что даже высокое звание сына, которым она не без основания гордилась, начало казаться ей не то чтобы нежелательным, а преждевременным.

— Рано ему подполковника дали! — решила она. — Не справится еще и хватит горя… Не машину ему собственную, а рукавицы ежовые, чтобы дамы зря не беспокоились.

Подобные педагогические рассуждения мало-помалу настроили Ульяну Ивановну на столь решительный лад, что вопрос о «вы» отпал сам собою. Она совсем уже готова была приступить к письму, когда из коридора донесся негромкий, но настойчивый и повелительный звонок — сигнал воздушной тревоги.

— И когда только мы отмучаемся? — вздохнула Ульяна Ивановна, поднимаясь со стула.

Если в эту минуту она и побледнела немного, то движения ее по-прежнему были плавны и спокойны, а большие и сильные руки нисколько не дрожали.

Перед нами площадка лестницы, освещенная мертвенным, синим светом маскировочной лампы. На голубой стене — черные пятна телефона и репродуктора. Под ними маленький столик и два стула. На одном — доктор Великанов, на другом — Ульяна Ивановна. Они безмолвствуют и почти недвижимы. И оба они сейчас не просто доктор Великанов и Ульяна Ивановна, а командный пункт ПВО…

Представьте себе на минуту совсем другую картину: вспененное бурей море и парусный корабль, потерявшийся среди беснующихся волн. На мостике корабля — капитан. Спокойно облокотившись на поручни, он ждет. Ветер коварно стихает, давая кораблю небольшую передышку, но капитан знает, что худшее — впереди. Ему прекрасно известно, что корабль и укрывшиеся в его трюме пассажиры подвергаются страшной опасности. Но свое непоколебимое и мудрое спокойствие он черпает в сознании, что им, капитаном, сделано все для спасения корабля и жизни путешественников… Неподалеку от капитана стоит рулевой — старый, седой матрос. Он спокоен, как и капитан, приказание которого готов выполнить в любую минуту.

Величественно и прекрасно могло бы быть такое полотно, но первая, набросанная моей несовершенной кистью, картина — величественней и прекрасней.

Не спорю — она лишена экзотики беснующегося океана и, пожалуй, несколько обыденна для нашего видевшего виды глаза. Но я спрашиваю: не страшнее ли эта мертвенная синева больничных стен, мутной синевы гневного моря? Каприз стихии еще можно предугадать, можно попытаться противопоставить ему находчивость и смелость, но что может противопоставить доктор Великанов злобной воле случая?

Если бы стены больницы могли чувствовать и трепетать, доктор Великанов и Ульяна Ивановна слышали бы в эти минуты тревожное биение сердец, укрытых внизу, в бомбоубежище.

— Внимание! Внимание! — говорит репродуктор. — Принимайте сигнал воздушной тревоги!..

Потом воет сирена, и снова наступает тишина. Такая тишина, что слышно, как шелестит в руках у доктора газета и брякают, спицы Ульяны Ивановны. Й чем дальше движется по кругу минутная стрелка равнодушных часов, тем грознее и зловещее становится этот покой.

Доктор Великанов сидит, облокотясь на стол, сутулясь над газетой, и его маленькая фигурка кажется от этого еще меньше. Лицо его грустно, но спокойно. Он держит в руках газету, но не читает. Он думает и слушает.

Ульяна Ивановна сидит с другой стороны, прямая и величественная, возвышаясь над репродуктором и над доктором Великановым. Лицо у нее такое румяное и свежее, что даже безжалостный синий свет не может лишить его теплоты. Только пряди белых волос, выглядывающие из-под косынки, говорят о ее возрасте. Она вяжет, но очень медленно, потому что все внимание ее сосредоточено на звуках.