Николай Садкович - Человек в тумане

На краю площади, за широкими тротуарами, стройная колоннада национальной галереи. Туда-то и направился Сергей. Немало дней и часов, наполненных тихим восторгом, провел он в этом собрании великих произведений мировой живописи.

На тротуаре, у подножья национальной галереи, в аккуратно очерченных прямоугольниках пестрят рисунки, сделанные цветными карандашами или пастелью. У нижнего края рисунков, почти у самых ног прохожих, лежит старая шляпа, и возле нее выведенные мелом два слова: «Тенк ю».

Рисунков много вдоль всего тротуара. Они создают иллюзию странного отражения мира в пыльных зеркалах. Ровно заштрихованные контуры коттеджей, чуть тронутое голубым серое асфальтовое небо, широкостволые дубы и зеленые холмы у пруда отдаленно напоминают окраины Лондона, мимо которых два дня назад проезжал Геннадий. В каждом из рисунков повторяется несложная гамма красок, линий и часто сюжетов. Коттеджи сменяются уголками старого сада, сад – уютной гостиной с пылающим камином. Короткие надписи: «Мой дом», «Мой любимый старый сад», «Мой очаг» – объединяют их в одно целое, напоминая прохожему семьянину то, что покинул он, выйдя на шумную улицу, и к чему, как истый англичанин, должен спешить вернуться.

Автор «семейного уюта», бедно одетый, маленький человек с взлохмаченной рыжей бородкой, полулежал на тротуаре, дописывая голову золотистого ирландского сеттера. Серия собачьих голов, добрых и злых, сентиментально-нежных и смешных, в очках и держащих в зубах дымящиеся трубки, несмотря на любовь англичан к собакам и кошкам, редко останавливала прохожих. Их так много, что они превратились как бы в обычное украшение тротуара. Авторы этих рисунков собирают немного медяков. Собирают как милостыню, без той гордости художника, которая превращает брошенные ему монеты в заслуженный гонорар. Только один из уличных мастеров догадался, как заставить прохожего с уважением открыть свой кошелек. Грузный, с одутловатым лицом мужчина, в берете, покрывавшем гладкие длинные волосы, в линялой бархатной блузе, из-под которой виднелся красный нашейный платок, сидел на складном табурете, откинувшись спиной на каменный парапет газона, и с нескрываемым презрением смотрел на проходящих обывателей. У ног его раскинули платья три красивые леди. Под ними, в темном квадрате, лиловая подпись: «Я был приглашен в Бельгию, ко двору королевы Элизабет. Мне предложили хорошее место в их академии, но мое искусство принадлежит только Лондону».

Это был хорошо рассчитанный ход. Медно-желтые пенсы и даже серебристые шиллинги падали в его шляпу, как дань благородных лондонцев за патриотическую самоотверженность.

– Хэлло! Аллан! – поздоровался Сергей.

– Хэлло, мистер Бондарь, – ответил художник, тяжело поднимаясь и протягивая короткопалую, мясистую руку.

– Есть что-нибудь новое?

– Несколько рисунков на континентальном вокзале. – Художник вынул небольшой альбом. – Сожалею, это еще не то.

– Хорошо, Аллан, – остановил его Сергей, – у меня сейчас нет времени. Я зайду на следующей неделе.

– Ол райт, сэр, – согласился мистер, снова опускаясь на табурет.

– Он талантливый художник, – с некоторым сожалением сказал Сергей, уводя Геннадия за угол галереи. – Не знаю, правда ли, что его приглашали в Бельгийскую академию, но Лондон он действительно любит. Я иногда покупаю у него зарисовки для своего альбома.

– Только в праздники им разрешают рисовать? – спросил Геннадий.

– И в будни, – ответил Сергей, – в хорошую погоду вокруг национальной галереи все тротуары разрисованы. Так получается, что английская живопись собирается в одном месте. В галерее классики и модные мастера, а на тротуаре – отверженные художники.

– Собственно нищие, – вставил Геннадий.

– Просить милостыню в Англии запрещено, – объяснил Сергей, – но если вы продаете коробку спичек, зубочистку, рисуете или поете – это работа, хотя каждый понимает, что вы тем самым просите подаяние. Таких нищих можно встретить на каждой площади любого города. Вы, кажется, хотите видеть уличных артистов? Пойдемте на Лейстер-сквер.

Лейстер-сквер следовало бы назвать «Малой театральной площадью» Лондона. Она лежит в кольце театральных вывесок и реклам.

Театр, названный именем великого английского актера Гаррика, театр комедии, театр варьете «Принц Уэльский», кинотеатры американской компании «Эмпайер», «Братья Уорнер», премьерные театры английских киномагнатов, маленькие очень пестрые входы в театры мультипликационных и хроникальных фильмов… Все они прижались друг к другу так, что почти не оставили места для непременных кафе и баров. Чудом уцелевшие в центре площади деревья находятся под перекрестным огнем рекламных гангстеров, рычащих тигров, людоедов, доисторических чудовищ и оголенных голливудских красавиц, забрасывающих тонкие ноги до самых вершин покрасневших кленов и тополей.