Гусейн Аббасзаде: Трудный рейс Алибалы

Алибала перестал улыбаться.

— Не скромничай, Дадаш! Что еще можно сделать для человека больше того, что ты для меня сделал? Когда я уже погибал, терял сознание, ты дал мне свою кровь, и я ожил. Разве это не великое дело? Не каждый согласится отдать свою кровь другому. Тем более что сразу надо идти в бой…

— Кто тебе сказал, что я дал тебе свою кровь?

— Как кто? Военфельдшер сказала, когда я пришел в себя.

— Какой фельдшер?

— Та самая, которая дежурила тогда в медсанбате, забыл, что ли? Такая толстая женщина, помнишь?

Дадаш не помнил никакой женщины, даже толстой. Он не мог бы сказать, наверное, кто вышел им навстречу, когда они, четверо товарищей Алибалы, пришли к медсанбат навестить его: фельдшер ли или просто медсестра, худая или полная. Он помнил только, что им сказали: раны тяжелые, Алибала потерял много крови, состояние критическое, срочно нужно влить кровь. Помнил, что спросили, кто из них согласен дать раненому свою кровь. Согласились все четверо. У каждого проверили группу крови, и у одного оказалась та же группа, что и у Алибалы, — у него и взяли кровь, чтобы перелить Алибале. Дадаш пытался вспомнить: у кого же тогда брали кровь?

— Да что ты скромничаешь, я ведь все знаю. Когда я начал поправляться, толстая фельдшерица все мне рассказала. И как приходили меня проведать четыре бойца, и описала внешность каждого, и я сразу определил, кто был. Один, говорит фельдшерица, такой высокий, красивый парень с черными усами, дал тебе свою кровь. А кто у нас был высокий и красивый, да еще с усами? Ты!

— Ты ошибаешься, Алибала. Тебе влили кровь Степана Галушки. Моя не подошла, у меня вторая группа. А у него, как и у тебя, оказалась первая.

— Степан Галушка? — задумчиво спросил Алибала. — Белорус?

— Хоть и белорус, а был чернявый такой, похож на азербайджанца. Вспомнил его?

Да, Алибала помнил Степана Галушку. Ефрейтор Степан Галушка тоже был смуглый, как Дадаш, высокий и чернобровый, носил пышные усы, — однажды Алибала даже в шутку сказал: ты, мол, ефрейтор, очень похож на наших, спроси у матери, отец твой случайно не из наших краев?

«Как это мне в голову не пришло, что именно Степан дал мне свою кровь?» Если верить Дадашу… А почему не верить? Дадаш честный человек. Что ему стоило подтвердить, что да, это он, Дадаш, дал свою кровь и тем спас его, Алибалу? Прошло столько лет… Вряд ли жив Степан. А если и жив, кто докажет, что именно он дал кровь Алибале? Но Дадаш не хочет брать себе чужие заслуги…

— Так ты говоришь, мне влили кровь Степана Галушки?

— Можешь не сомневаться. Конечно, если б группа моей крови подошла, я тоже с удовольствием дал бы тебе свою кровь. Но кровь дал Галушка, ты должен это знать.

В представлении Алибалы откровенное признание Дадаша было таким же благородством, как если бы он тогда дал ему свою кровь или заслонил его от пули.

— Большое спасибо тебе за правду, Дадаш. Но знай, все равно я тебе благодарен. Тащили меня в медсанбат, навещали, готовы были на все. Наконец, мы вместе ходили в бой, а это превыше всего.

— Ты прав, — сказал Дадаш.

Алибала видел немало людей, которые без всяких угрызений совести приписывают себе добрые дела других, иные и прославились за чужой счет. Но фронтовиков в этой категории, пожалуй, не встретить… Во всяком случае, Дадаш не из таких…

Тишину, воцарившуюся в купе, нарушил хрип поездного радио. Передавали арии из азербайджанских опер в исполнении Фидан Касимовой. Лица Алибалы и Дадаша повеселели: так кстати был этот концерт!

Алибала откинулся к стене и задумчиво, с тоской но минувшим дням, сказал:

— Да, такие дела, дорогой Дадаш. Какими мы были в то время! Ничего не болело, никакая хворь не брала. Какие трудности и беды перенесли… А теперь зуб разболится — мы на стенку лезем.

— Да, тогда мы были очень выносливыми. Беспокоились не о себе, а друг о друге. Особая это штука — окопная дружба.

— Нет дружбы крепче фронтовой. Окопные друзья — друзья навек, и они никогда не должны забывать друг друга.

— Тогда, на фронте, делали друг для друга доброго ничего не ждали в ответ за это. А теперь все делается по принципу: я — тебе, ты — мне, иначе ни одно дело не пойдет.

Садых появился на пороге купе.

— Садых, ты поработал, хватит, отдохни немного, остальные дела я доделаю, сказал Алибала.

Садых взял полотенце, висевшее возле окна, и сказал:

— Беседуйте, Алибала-даи, я не устал; сейчас стаканы перетру, приборку сделаю, и все.

— Ну хорошо, Садых, спасибо… Мы еще поговорим.