Лев Правдин: Мальвы цветут

Он обмахивал старой фетровой шляпой свое покрасневшее от жары немолодое лицо.

Вообще все у этого человека казалось старым, потрепанным, потертым. Все, кроме большой румяной лысины. Она блестела под солнцем, как новенькая. Роста он был невысокого и как-то так раздался в ширину, будто оплыл под жарким солнцем.

Павел решил, что это скорей всего агент или уполномоченный. Много их приезжает на комбинат, и все почему-то думают, что если они едут в тайгу, то надо даже в июле одеваться потеплее. А тут жара стоит, как, наверное, в Африке.

Человек проголосовал. Павел остановил машину и открыл дверцу. Он не любил ездить один, хотя тут и недалеко, всего десять километров. Но почему не послушать бывалого человека. А эти агенты — народ мытый-перемытый, весь Союз изъездили вдоль и поперек, с ними не соскучишься: всегда что-нибудь да расскажут.

Но этот пассажир как сел, так и замолчал, только вздыхал по временам, да все вытирал свою новенькую лысину и потрепанное лицо влажным от пота платком. Он изнывал от жары, но тяжелого своего плаща снять не догадался, так и ехал в нем всю дорогу. Ехал и молчал. Ненормальный какой-то агент.

Другие всю дорогу или хвалятся своими подвигами, или интересуются всякими подробностями насчет комбинатского начальства, да как с выпуском сборных домиков: хватает их или большая очередь. Кроме того, обязательно расспросят, есть ли ресторан в этой медвежьей местности и какая тут местная продукция; мед, скажем, или сушеные грибы, и что почем.

Так все десять километров от станции до комбината и обеспечены разговорами.

Павел не любит ездить молча. Он сам начал расспрашивать приезжего: откуда, надолго ли, да и по каким делам?

Отвечал он неохотно. И, наверное, для того, чтобы не отвечать ему самому, спросил:

— Ну, что у вас нового?

— Все новое. Комбинат. Клуб. Огородное хозяйство. Старого у нас ничего не осталось. Домов старых и то немного.

— А церковь?

— Стоит.

— Ну вот. А говоришь, ничего старого не осталось.

Ого, какой пассажир попался! Молчал, молчал, да и подковырнул. Павел покосился на него и пробормотал:

— Так она не работает.

— А тебе надо, чтоб работала?

Павла трудно было сбить с толку. Как и все веселые люди, он любил шутку и умел отшучиваться. Он серьезно спросил:

— А вы случайно не в попы к нам?

И услыхал ответ тоже совершенно серьезный:

— Не гожусь в попы, я лысый.

— А вы парик наденьте. Запросто!

— Бог — он глазастый. Его не обманешь.

И не разберешь, в шутку или всерьез. Слова вроде и шутейные, а сказано строго. А под конец такое он сказал, что Павел растерялся. Это случилось уже у самой комбинатской гостиницы. Выйдя из машины, странный пассажир положил на сиденье десять рублей. Павел отодвинул деньги рукой.

— Силен, — не то одобряя, не то осуждая, сказал пассажир и прибавил еще десятку.

— Вы чего это? — заносчиво спросил Павел.

Пассажир, теперь уже явно одобрительно, сказал:

— Молодец…

И снова полез за деньгами.

Тогда Павла прорвало:

— Заберите свои десятки! Машина у меня казенная. Приехал, понимаешь, тут… и, понимаешь, разбрасывается…

Собрав деньги, пассажир вдруг подмигнул:

— Молод, однако, ты и зря горяч!.. Как тебя звать-то?

— Не надо вам этого знать.

— Не Павлом ли? — спросил вдруг пассажир и понял, что угадал.

Он почему-то вздохнул и, подняв свой чемодан, сказал:

— Ну будь здоров, Павел…

Об этой встрече Павел хотел рассказать дома, но события повернулись так, что он забыл о необыкновенном своем пассажире.

Еще в сенях он услыхал голос матери. Она говорила раздраженно и громко, чего вообще никогда с ней не было. Увидав сына, она замолчала.

Клавдия плакала за перегородкой на своей постели. Она плакала отчаянно, громко, словно призывая всех разделить с ней ее горе. Этого тоже у них не случалось.

— Что тут у вас? — спросил Павел.

Никто ему не ответил. Рыдание за перегородкой затихло. Он повторил свой вопрос, и опять ему не ответили.

Лицо у матери было так спокойно, как будто это не она только сейчас отчитывала Клавдию. Это спокойствие испугало Павла больше всего.

Он спросил, понизив голос, чтобы нарушить вдруг наступившую тишину:

— Мама, что?

Она ничего не ответила, тогда он подошел к ней и, взяв ее за плечи, снова спросил:

— Что случилось?

— Ничего, — устало сказала она. И вдруг, сильно двинув плечами, освободилась из рук сына. — Ничего не произошло, — повторила она обыкновенным своим звучным голосом. — А ты перестань реветь, Клавдия.