Наталья Баранская - Проводы

Муж терзал Лельку двумя страстями — требованьем чистых рубашек и ревностью. Рубашки она проклинала, а ревность — приветствовала. Ревность овевала ветром романтики ее до жути повседневную жизнь. Лелька вспоминала директора. Она обязательно расскажет Венчику про его сиропный взгляд… И как потом… когда они пили чай, директор положил руку на спинку ее стула и шепнул ей в самое ухо: «Налейте мне чаю — из ваших ручек он слаще…» Нет, не так. «В ваших ручках чай превращается в вино…» Или, может, так: «Ваш чай пьянит меня, когда я смотрю на вас». Ага, неплохо придумано!

Наконец-то ее поворот. Все же на прощанье она пытается утешить Якова Моисеевича:

— Что вы так разгоревались об Анне Васильевне, — как о покойнице все равно. Нехорошо даже. Вышел человек на пенсию… так ведь это же счастье! Да если бы мне сейчас дали пятьдесят пять рублей и сказали: «Вы свободны, товарищ Морковкина» — да я бы…

— Не болтай ерунду, — оборвала ее Людмила, — вот лучше сговоримся всей бухгалтерией да и сходим к ней в гости на той неделе.

— Точно, — обрадовалась Лелька, — ну, пока!

Вскоре свернула и Харитонова. Яков Моисеевич пошел дальше, и, как остался один, тотчас мысли его вернулись к тому майскому дню.

Сразу же после Майских праздников директор комбината Шавров вызвал Якова Моисеевича к себе.

— Добрый день, Яков Моисеевич, — приветствовал его директор, протягивая ему руку и подвигая серебряный портсигар, — закуривайте!

— Благодарю вас, Павел Романович, я не курю, — отвечал Яков Моисеевич, притрагиваясь двумя пальцами к левой стороне груди, что означало: сердце не позволяет.

— Я хотел спросить, Яков Моисеевич, есть у вас в бухгалтерии сотрудники пенсионного возраста? Разумеется, не о вас речь. — Директор улыбнулся своей шутке: без Якова Моисеевича комбинат обойтись не мог, он сам называл его «бухгалтером высшего пилотажа».

— Так как насчет старушек в вашем гареме, а?

Яков Моисеевич отвел глаза. Не хотелось ему говорить об этом. Он попробовал отшутиться.

— В моем гареме все молоды, а те, кто постарше, еще моложе молодых, — сказал он уныло.

Но директор уже не был расположен шутить. Заглянув в какой-то листок, он перешел к делу:

— Есть у вас счетовод Косова, с девятьсот седьмого года. Я думаю, ей пора на отдых. Какой у нее оклад — семьдесят? Ну потеряет она немного рублей пятнадцать — восемнадцать.

— Она хороший работник, — возразил главбух.

— У вас нет плохих, я вас знаю. А впречем, если есть плохие, давайте от них избавляться. Так есть кто-нибудь конкретно на выход?

Яков Моисеевич молчал.

— Ну, хватит переживать, — примирительно сказал директор. — Как я понимаю, Косова самая подходящая кандидатура. Пора уж ей отдохнуть! Старику своему пироги будет печь, внуков нянчить.

— Муж у нее погиб на войне.

— Так это когда было! Двадцать лет как война кончилась. Она небось давно себе другого нашла.

— Нет у нее никого. Ни детей, ни внуков. А работник она хороший, отличный работник.

— Ну, Яков Моисеевич, давай не будем спорить. — Лавров начал выбивать пальцами дробь по столу. Всем в комбинате был известен этот признак наступающего раздражения. — Как это у нас в песне поется? «Молодым у нас всегда дорога, старикам у нас везде почет». Надо же растить новые кадры.

Яков Моисеевич спросил, имеет ли директор в виду конкретную кандидатуру.

— Посмотрим, посмотрим, — рассеянно отвечал Шавров, перелистывая бумаги в папке. — Значит, договорились?

— Не хочется обижать хорошего человека, — вздохнул Яков Моисеевич.

— А вы не обижайте: вы ей проводы организуйте получше, ценный подарок сделайте… — Директор вытащил кошелек на молнии, зашуршал бумажками. — Вот, — сказал он, доставая трешник, — хотя нет, есть и без сдачи, — и он извлек из-под бумажек металлический рубль. — Да и вы там смотрите, не скупитесь!

— Нет уж, — возразил Яков Моисеевич, — пусть этим занимается местком.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласился директор, — с тобой согласовано, остальное без тебя обойдется. И с Косовой поговорим без тебя. — И он набрал номер месткома.

— Алло! Рожнова? Шавров говорит. Слушай, Тоня, ты Косову из бухгалтерии знаешь? С девятьсот седьмого года она. Как ее находишь? Неактивная? Слышите, Яков Моисеевич, неактивная ваша Косова. Ну, ладно, ладно, зайди ко мне, Рожнова, есть разговор. Минут через десяток. Все.

Яков Моисеевич поднялся. Ему очень хотелось положить руку на грудь, болело сердце. Но он удержался.