Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

Заслышав об организации Народного театра, к Юлии шли не только с комбината, — шли со всего города. Экспансивные мамаши вели к «ней своих дочек, уверяя, что те еще в пятилетнем возрасте начали обнаруживать артистическое дарование и так декламировали, так декламировали «В лесу родилась елочка», что у покойного дедушки Феди слезы капали в борщ. И в то же время те, кто воистину обладал даром актера, стеснялись, прятались, их надо было разыскивать, уговаривать.

Все в молодом, возникающем театре держалось на страстной, необоримой тяге к искусству. У него еще не было ни директора, ни администратора, ни режиссера, ни помрежей, — никого, кроме Юлии и актеров, которые могли, если надо, строгать, пилить, красить, таскать тяжести, куда-то ходить, с кем-то спорить и ссориться, что-то где-то «вырывать».

Юлия, не привыкшая к таким заботам, часто даже не знала, как за то или иное приняться. Но никому об этом не говорила. Все страхи и сомнения переживала наедине с собою, все раздумия оставляла на ночь. А днем и вечером ее видели неизменно кипящей, в энергичном, захватывающем и других, жизнерадостном движении.

Время от времени звонил Владычин, интересовался, как идут дела с театром. Народный театр был его мечтой, и он предлагал Юлии любую помощь, лишь бы ее театр поскорее показал свое лицо. «Надо сделать так, Юлия Павловна, чтобы не только не уступить профессионалам, но превзойти их. Превзойти молодостью, выдумкой, температурой чувств. Ничего не бойтесь, размахивайтесь, как можно шире и свободней. Если что, немедленно звоните мне».

Но Юлии было неловко бегать за помощью к Владычину. Ей казалось, что она от этого непременно потеряет в его глазах. Она боролась с трудностями сама. А трудностей все прибывало и прибывало. Странно, но городской драматический театр стал проявлять к молодому, еще только рождающемуся театру не что иное, как ревность. Там, где все давным-давно сложилось, где все срослось меж собой, начали побаиваться, как бы рядом не возник плечистый конкурент и самим фактом своего существования не заставил что-то менять в привычном, что-то отбрасывать и искать Новое. В городском театре начали посмеиваться над Юлией, над ее добровольными помощниками, стали распускать о ней противненькие анекдотцы.

Когда тем или иным путем до нее доходили эти недружелюбные высказывания, на какие-то минуты Юлии становилось тоскливо и горько, в такие минуты она готова была схватиться за телефонную трубку и звонить Владычину. Но тем не менее ни разу этого не сделала. Нет, не таких разговоров хотела она с Владычиным, нет. Уж если и та ночь не придвинула его к ней ни на один сантиметр, то рассуждения о трудностях театра только еще больше оттолкнут.

Юлия помнила и хранила в сердце каждую мелочь той ночи. Она ощущала дымный запах избушки, она слышала шорох волн, она видела солнечный лучик над дверью, видела отпечаток нитяных ячей на щеке Владычина. Иной раз она досадовала на то, что, утомленная ходьбой, надышавшаяся непривычным свежим воздухом, так мгновенно уснула. Ведь она женщина, в ее силах было многое, она многое могла изменить в ту ночь. Да, она сплоховала, — думалось ей иной раз. Но кто знает, может быть, и нет, может быть, в том-то ее и счастье, что она не выстояла перед подступившим неодолимым сном. Будь иначе, может быть, уже не стало бы даже и этих деловых разговоров с Владычиным. Кто знает. Он человек не простой, у него все по-своему, по-другому.

В один субботний вечер Юлию вызвали из репетиционной к телефону. Говорил Владычин. Он говорил такое, чего Юлия еще от него не слыхала, но всегда так хотела услышать.

— Юлия Павловна, очень странно, конечно, но у маня оказалось свободное время. Может быть, погуляем? — Она молчала, поэтому он добавил: — Вечер такой теплый, тихий. Почти как в Крыму.

Юлии хотелось крикнуть: «Да, да, идем, немедленно идем! Даже если там и не тепло, как в Крыму, а пурга и мороз в сто градусов. Идем, все равно!» Но в репетиционной ее возвращения ожидало восемнадцать молодых рабочих и работниц, инженеров и техников, бухгалтерш и медицинских сестер. Репетировалась важная, острая сценка из новой пьесы, по поводу которой возник страстный опор, прерванный этим звонком.

— Вы молчите? — сказал Владычин. — Или нас разъединили?

— Я не молчу, я думаю, — ответила она голосом человека, которого только что приговорили к пожизненным каторжным работам.

— У вас, может быть, репетиция? — догадался Владычин. — Тогда давайте отложим наше гуляние на завтра. А завтра вы свободны?