Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

— Товарищ Огнев! — встал и молодой редактор. — Прежде всего вы не имеете права на меня кричать. Во-вторых, о ваших тактических соображениях я не мог знать, поскольку вы мне о них ничего не говорили. Вы говорили, оказывается, редактору «Старгородской правды». Но это же не мне. В-третьих, пусть бы и мне сказали. Что толку! В Советском Союзе не две наши газеты, а сотни газет, всем рот не зажмешь во имя ваших странных соображений. И, в-четвертых, освободите меня от редактирования газеты. Я очеркист, пойду писать очерки о наших людях — это интересней, чем выслушивать нотации. А ваши распоряжения о том, кого критиковать, кого обертывать ваткой, пусть выполняет другой. Я иду сейчас в обком комсомола и подаю заявление.

Он повернулся и ушел.

Но это бы еще что! Это мелочь по сравнению с тем, что вскоре после его ухода положила на стол Огнева секретарь. Принесли дневную почту, и в том числе вот эту центральную газету, вот с этим убийственным фельетоном. Что они, сговорились все, что ли? Ведь сегодня, именно сегодня в отделении Союза писателей должны обсуждать «Древний сказ» о Василии Деснице и его дружине. К четырем часам приглашен Птушков. В два, — Огнев взглянул на, часы: было без пятнадцати два, — он пригласил Птушкова к себе. Не может быть, чтобы такую злобную дребедень написал Птушков. А если и написал, так его кто-нибудь толкнул на это. Можно было бы вновь поговорить с человеком по душам. Пусть бы выступил на заседании правления, пусть бы чистосердечно признал вину, он еще молодой, неоформившийся, не закаленный идейно. Даже Василий Антонович стал соглашаться с таким решением вопроса. Огнев всю неделю ходил вокруг него, рассуждал о специфике творческого труда, о сложности воспитательной работы среди творческих работников, оправдывал возможность и даже неизбежность ошибок в этой трудной человеческой деятельности — в литературе и искусстве.

Но теперь получается сплошное «бы»: «было бы», «мог бы», «пусть бы»… После этой рецензии, после этого фельетона с Птушковым уже не поговоришь. Хорош все-таки редактор «Старгородской правды». Сам рецензию не напечатал, — указание секретаря обкома выполнил. Но сообщил в центральную газету, и вот, пожалуйста, — фельетон о нем, об Огневе, о зажимщике критики! «Высокий покровитель», Огнев вновь и вновь перечитывал и это заглавие фельетона, и отдельные его места, в которых рассказывалось, как он вызвал редактора «Старгородской правды», как потребовал оттиск критической статьи о сборнике стихов Птушкова, как положил ее под сукно.

Целый сговор, целый сговор! Огневу виделись мрачные групповщики в лице редакторов «Стар-городской правды», «Старгородского комсомольца», ответственного секретаря писательского отделения Баксанова, его заместителя поэта Залесского, художника Тур-Хлебченко, композитора Горицветова, еще доброго десятка беспокойных, неуживчивых людей. Сидели поди вместе, сочиняли этот пасквиль, потирали руки, предчувствовали удовольствие. А того не поняли, какой груз несет на своих плечах тот, о ком они так презрительно отзываются: «Высокий покровитель».

Часы ударили два. Огнев обождал минуту, нажал на кнопку звонка. Вошедшего секретаря спросил:

— Ко мне никого нет?

— Пока нет.

— Как только появится поэт Птушков, сразу же впустите.

Он подождал с полчаса, позвонил в Союз писателей.

— Товарищ Залесский? А Баксанов где? Все еще в колхозе? Второй же месяц на исходе! Да что это он такое? А вы звонили ему? Ну ладно, ладно, понятно. А Птушков?.. Связались с ним? Лично? К четырем, значит? Ну хорошо, хорошо. Обождем.

«Разгильдяй, — подумал он о Птушкове с неприязнью. — За него бьешься, его спасаешь. А что в ответ? В ответ одно хамство». Он бы разбушевался, наверно, в своем большом кабинете. Но его вниманием все больше завладевала только что возникшая мысль о групповщинах. Баксанов, правда, вот уже скоро два месяца, как сидит в Заборовье с архитектором Забелиным. Но разве это дело могло обойтись без него? Он противник того, что называет «возней» с Птушковым, он в хороших отношениях с редакторами газет, он сумел сплотить вокруг себя и художников и композиторов, он умеет эмоционально выступать на областных и городских партийных конференциях, к нему хорошо относится партийный актив.

Звякнуло в аппарате обкомовской АТС, зажегся зеленый глазок. Вызывал к себе Василий Антонович. Тоже, значит, прочитал фельетон…

Выходя, еще раз сказал секретарю насчет Птушкова: пусть обождет. Но сказал без особой надежды на то, что поэт все-таки появится: шел четвертый час; следовательно, если и появится, то уже только там, в Союзе.