Иван Щеголихин - Снега метельные

«Какая я молодчина,— отметила про себя Женя.— Такую речь сказанула, надо же!»

Потом гремела музыка, начались танцы, но Женя ушла, у нее вдруг разболелась голова от волнения и воз­буждения.

Как все-таки хорошо, что они про нее не забыли, пригласили на вечер. Очень важно, чтобы люди знали и помнили о тех, кому труднее, чем всем. И тогда человек, даже такой, как она, Женя, горы свернет! Он все может на виду у народа, на миру, как говорили встарь.

«Там была моя самостоятельная жизнь, мои дни и месяцы, а я, глупая, пыталась отпихнуть свою жизнь, как чужую. Прошло бы время, и ни одна душа в Камышном не шевельнулась бы, не вспомнила, что была там такая медицинская труженица Женя Измайлова, сестра мило­сердия...»

Домой она пришла радостной, за ужином много болтала, счастливая, раскрепощенная.

— Через пять месяцев я получу от вас весточку: здравствуй, доченька, а мы с папой нашли маленького в капусте.

Мать смущалась, краснела, отмахивалась от Жени ладошками:

— Да как ты со мной разговариваешь, бессовестная!..

Потом Женя пугала ее буранами и сложными опера­циями, ночными дежурствами и скитаниями по полевым станам. Мать только вздыхала и ахала.

— К нам, мамуля, даже самолеты не ходят, только спецрейсы...

Лежа в постели, она видела перед собой поселок в морозном мареве, больницу, преданные глаза Малинки, вспомнила беду хирурга и Ирины Михайловны, Сашку вспомнила, и ей стало жалко всех до слёз. «Да как же я оставила их одних! Что же я натворила!..»

Нет, она ни за что теперь не сможет жить обыкновен­ной жизнью здесь, дома. Она испытала влекущую силу тягот, она привыкла их делить с другими, плечом к плечу, она поняла, что для людей с чистой совестью никогда не было, нет и быть не может легкой жизни. Только у дура­ков всё гладко и беспечально, сидят, небо коптят, умирая в живых, до срока.

Домой можно приезжать дня на два, на три, а затем снова отправляться в свое отважное плаванье. Размерен­ная домашняя жизнь не для нее пока, ей требуется простор, волнения, борьба.

Десятого утром Женя поехала на вокзал.

Возле вагона с выпуклой табличкой «Челябинск — Кустанай» стоял огромный проводник казах в лисьей шапке и в черной шинели с белыми пуговицами. Из под­мышки у него торчал двуствольный кирзовый чехол с флажками, желтым и красным. Медлительно, началь­ственно проводник рассматривал каждый билет, каза­лось, вот-вот попробует на зуб.

Женя проскочила среди первых, в купе пока никого не было, затолкала чемодан под сиденье и выбежала на перрон к родителям. Сегодня почти весь состав был отдан шоферам и рабочим, едущим на вывозку зерна из глубинок. По перрону сновали только мужчины, и оттого казалось, состав уходит на фронт.

Когда объявили отправление, Женя, не скрывая радости, простилась со своими. Мать не удержалась, стала сморкаться в платочек.

— Мамуля, тебе же нельзя расстраиваться,— с улыб­кой сказала Женя, чмокнула ее в щеку и пошла в купе.

На верхней полке лежал на животе молодой парень в солдатском обмундировании и в белых шерстяных носках. Выпятив подбородок, он смотрел на перрон. Внизу сидел мужчина лет сорока, с брюшком, важный, в пиджаке с помятыми лацканами, галстуке и с маленьким чемоданчи­ком под рукой,— типичный командированный, служащий.

Женя поздоровалась, парень сверху ответил, а этот даже не глянул на Женю, поднялся, стал в проходе, оперся руками о полки — крест из себя сделал — и загородил окно. Бывает вот так сразу, может быть, сам того не желая, человек против себя восстановит. Женя все-таки умудрилась протиснуться к окну и помахала отцу с матерью на прощанье.

— Как вам командировочные-то оплатили?— спросил парня служащий таким голосом, каким говорят отрица­тельные персонажи в кино.

— Двадцать шесть целковых, нормально,— ответил парень.

— Норма-ально, – передразнил служащий.— Что ты там на них купишь, в этой забытой богом дыре? Знаю я эти совхозы.

Парень пытался оправдываться:

— Зарплата на месте сохраняется. Да и там ребята неплохо зарабатывают.

— Бро-ось, — уныло протянул командированный.— Какие там могут быть заработки? Разве что вшей наберешься.

Он выставлял себя знатоком целинной жизни. А парень, тюха-матюха, растерялся. Поехал добровольно и сам же стыдится своего поступка, слушает во все уши этого пакостника, да еще оправдывается, ему неловко.

— У нас все очень хорошо зарабатывают!— решитель­но вмешалась Женя.— Особенно на вывозке из глубинок. По шесть, по семь тысяч шофера получают.