Иван Щеголихин - Снега метельные

— Саша, пора спать.

— Не хочу. Мамку дождусь.

— Я пойду ее встречать. Уже поздно, ей одной будет страшновато идти по улице. А ты один тут не побоишься остаться?

— Нет, не побоюсь. Я к девчонкам пойду.

— Тетю Женю и тетю Галю нельзя называть девчон­ками, я тебе уже говорил.

— Мамка называет,— возразил мальчик.

Грачев оделся и зашел к Жене. Она сидела одна и, видимо, уже задремала, стук Грачева испугал ее, она встрепенулась, посмотрела на него, будто не узнавая, да­же руки поднесла к щекам.

— Извините, Женя, я напутал вас. Приглядите за Сашкой, чтобы он на кухне к печке не лез. Пожалуйста!

— Хорошо, хорошо!— поспешно согласилась Женя. И уже вдогонку:—А куда вы?

— Встречу Ирину Михайловну.

— А зачем?.. Она же не маленькая. А на дворе хо­лодно.

— Я тоже не маленький,— улыбнулся Грачев — Не замерзну.

Женя что-то еще хотела сказать, наверняка хотела. Но не решилась.

Он вышел на улицу. Звезды едва мерцали на белесом пустынном небе. Дома терялись в морозной мути. Сов­сем близко, сразу за поселком, темнел горизонт, и Гра­чеву показалось, что сейчас тесно в степи.

Он побрел по улице, внимательно вглядываясь впе­ред, ища глазами Ирину. Улица была пустынной, никто не встретился. В косом свете, падающем из окон, кружи­ла желтоватая поземка. Возле клуба темнело стойбище автомашин: опять к ночи прибыла новая колонна. На ближнем кузове Грачев различил надпись мелом: «Пере­гон Кировоград».

Оркестр гремел польку, сотрясались, гудели стены Дома культуры. В фойе, на полу горой лежала солома для шоферов, приехавших с перегоном. Когда все разой­дутся, они здесь расположатся на ночлег. На соломе ле­жал немудреный шоферский скарб — фанерные чемода­ны, солдатские вещмешки, телогрейки и стеганые капоты для машин. На широком подоконнике, поставив на коле­ни гармошку с растянутым цветастым мехом, сидел чума­зый паренек в шапке.

Едва Грачев вошел в зал, как к нему сразу подско­чил бравый подвыпивший Суббота.

— Милости просим, товарищ главный врач. Разде­вайтесь!

— Нет, нет, я на минуту. Я зашел...— он хотел ска­зать, что зашел жену встретить, но сдержался. Еще не оглядев зала, он понял, что Ирины здесь нет.

Щедро улыбаясь, Суббота потянул хирурга за рукав.

— Примите участие, Леонид Петрович! В общем де­ле. Ну, отдохните вместе с нами, а то все работа, работа! У меня к вам дело есть. Давайте, снимайте ваш полу­шубок!

Грачев мельком оглядел зал. Польку танцевали все, кто умел и не умел. Плотное кольцо пар двигалось по кругу. Выделялся потешный парень в полушубке и в шап­ке с торчащими, как рога, ушами. Он широко размахивал руками, лихо вскрикивал и притопывал валенками так, что они собирались гармошкой.

Ирины на самом деле здесь не было.

Оркестр смолк, и Грачева окружили девушки и ребя­та из прошлогоднего ансамбля. Приезжие шоферы с лю­бопытством взирали на худощавого сумрачного человека. Кто такой? Артист? Местный культмассовик?

— Что будете танцевать, Леонид Петрович?

Грачев отказывался:

— Не умею, товарищи, не умею!

— А мы научим!

— Давайте, Леонид Петрович, специально для вас закажем!

Слишком долго он привлекает внимание всех. Лучше согласиться.

— Ладно, давайте вальс.

— Ва-альс, ва-альс!—тотчас дружно закричали все, обернувшись к сцене.

Оркестр грянул вальс. Леонид Петрович снял полу­шубок, его ловко подхватил Суббота, и протянул ру­ку ближайшей из девушек.

— Приглашаю вас.

«Смейся, паяц...— подумал Грачев.— Так где же Ирина?..»

Оркестр дул во всю ивановскую, воздавая честь хи­рургу. Суббота перепоручил его полушубок какому-то робкому пареньку, свирепо наказал стеречь и тоже ри­нулся в круг.

Грачев оставил свою даму раньше, чем смолк оркестр, надел полушубок и торопясь вышел, опасаясь, что Суббо­та пристанет к нему со своим «делом».

Комната рядом со сценой, где обычно собирался хор, была заперта на висячий замок.

Поселок спал. Мерцали редкие слабые огоньки. Один... Два... Таинственно шуршала поземка. Глухая де­ревенская тоска охватила Грачева.

Он шел медленно, сутулясь и не оглядываясь. Позади него с тяжелым гулом входили в поселок груженые хле­бом машины. Скользнул по снегу серебристо-голубова­тый свет фар, засветился легким слюдяным сиянием дым поземки. Одна за другой машины прошли мимо в равно­мерном монотонном рокоте, на одинаковом расстоянии одна от другой, не убавляя скорости и не прибавляя, как ходят колонны дальних рейсов. В кабинах темнели мол­чаливые неподвижные силуэты. Шоферы, казалось, спят, а машины сами в торжественной отваге идут и идут по дороге в холод и темень ночи.