Иван Шамякин - В добрый час

Маша глядела на её вершину и в последний раз пожалела красавицу: очень уж неохотно она падала. Но затем, как бы убедившись в неизбежности своей участи, сосна набрала скорость и со страшной силой ударилась ветвями о землю, о пни. Кверху взлетело облако снежной пыли, засыпало одежду, лицо, руки.

Маша засмеялась, Василь взглянул на нее и тоже улыбнулся.

— Ну, а теперь отпилим бревно, самое длинное, и сделаем из него какую-нибудь там капитальную балку, которая сто лет будет держать нашу станцию, А мы с тобой будем ходить и любоваться…

— Сто лет? — Маша опять засмеялась, но тут же спохватилась и оглянулась назад. Девушки толпой стояли у костра и наблюдали за ними.

Маше показалось, что они весело подмигивают ей.

— Ну, давай отпилим твое бревно.

Ваеиль наметил пилой длину, начал утаптывать снег.

— А ну, веселей, веселей! — Точно из-под земли вырос перед ними Максим. Он был в одной гимнастерке, без ремня, шапка залихватски сдвинута на затылок, на лоб свисали пряди потных волос.

— Что, коллега, соскучился по физическому труду? Да, брат… руки у тебя интеллигентские…

Василь поздоровался и ничего не ответил, однако подумал: «Неизвестно, кто из нас больше соскучился. Посмотрим, надолго ли хватит твоего запала», — и заговорил о другом:

— Ты что это бегаешь раздетый? Простынешь…

— Не волнуйся. Я человек закаленный. Учу, брат, людей работать. И своих, и твоих… Вчера мы с Мурашкой областной рекорд побили. Сегодня корреспондент из газеты был, снимал…

— А тебе очень хочется попасть в газету?

— А что ты думаешь? Одному тебе этого хочется? — Максим поплевал на ладони, ухватился за ручку пилы. — А ну, Маша, давай покажем, как мы работаем.

Девушки из Машиной бригады устроились у лесника Сувиги. Лесничиха, тетка Татьяна, шумная и добрая женщина, варила им обед, и они жили, не зная забот. Уговорили они Машу поселиться у лесника, чтоб ближе было ходить на работу. Но в первый же вечер, после тяжелого трудового дня на морозе, им вдруг захотелось сходить в ближнюю деревню в колхозный клуб — «поглядеть, как тут танцуют». Машу не очень-то тянуло идти за три километра, и танцевать она была не такая уж охотница, но отставать от молодежи было неудобно.

Однако в тот день Маша отказалась пойти на танцы. Она чувствовала себя усталой, и ей хотелось побыть одной, полежать в тепле, подумать. И в самом деле, сразу же, как только девчата ушли, она забралась на — теплую печь и вскоре уснула. И приснился ей странный сон: Василь её целовал. Она проснулась, испуганная и встревоженная, громко стучало сердце. Что за нелепый сон? Почему Василь? Почему она в последнее время о нем часто думает? Нет, нет, Василь просто добрый товарищ, с которым можно откровенно поговорить, посоветоваться. А она по-прежнему любит Максима. Пускай в последнее время они встречаются, как чужие, и говорят только о колхозных делах, о том, о чем и полагается разговаривать председателю и бригадиру, но ведь она видит, что ему стыдно своих поступков. Сколько уже времени, как он не наведывается вечерами в Добродеевку, не заходит к доктору. Ведь она все видит, все замечает. Да и не одна она: её подружки следят за каждым его шагом и обо всем ей рассказывают. Но почему она стала думать 6 нем так спокойно, рассудительно, как думают о том, что уже никогда не вернется?

Маша тяжело вздохнула.

Хозяйка топила печь, труба нагревалась, и становилось жарко. Пахло луком, длинными плетенками свисавшим с жердочки над печью, и сухой ромашкой, которой не было видно, но запах которой был довольно силен. Тускло горела лампа. За столом, стоя коленями на диване, внук лесника читал стихи: Смеются с солнцем вместе люди, А солнце — гость всегдашний их…

Маша знала мать этого мальчика — бесстрашную партизанскую разведчицу и связную — Галю Кардаш. Встречалась с ней в отряде Антона Лесковца. Галя погибла в последний день перед самым освобождением: разведывала вражеские минные поля возле Сожа, была обнаружена фашистами, побежала и подорвалась на мине.

Того, что было, уж не будет, Ни праздных слов, ни бед лихих.

Голосок у мальчика был звонкий, чистый, он трогал за сердце.

«Того, что было, уж не будет… И ты, мой мальчик, никогда не будешь чувствовать себя сиротой, как не чувствовали этого я, Алеся, Петя.

Она соскочила с печки, взяла том Горького, который привезла с собой и читала по вечерам то про себя, а то вслух — девчатам и лесничихе.

Раскрыла место, заложенное ленточкой, прочитала: «Все в Человеке — все для Человека». Задумалась. Потом перевернула несколько страничек назад, стала читать горьковского «Человека» сначала.