Михаил Шолохов - Лазоревая степь (рассказы)

По вечерам Федор вместе с Егором уходили в клуб. Цепко прислушивался Федор к новым, неведомым ему раньше, мыслям и словам, все вбирал жадно-пытливым умом, что слышал на длинных субботних политчитках и беседах с агрономом о таком волнующе-близком деле, как сельское хозяйство. Но все же ему трудно было угоняться за остальными ребятами; те вызубрили политграмоту назубок, читали газеты, целый год слушали беседы местного агронома и на каждый вопрос могли ответить толково и ясно (секретарь Рыбников, вдавив в веснущатые щеки кулаки, читал даже Маркса), а Федор — парень не шибко грамотный.

Да и вообще-то одно дело — держать за шершавые поручни плуг и чувствовать во время работы под рукой его горячее живое трепетанье, а совсем другое дело — держать в руке такую хрупкую и нежную штуку, как карандаш; во-первых, пальцы дрожат, предплечье немеет, а во-вторых, и сломать недолго этот самый зловредный карандаш. К первому делу руки Федора были гораздо больше приноровлены; ведь отец, когда мастерил Федора, не думал, что выйдет из него такой письменный парень, а потому и руки приварил ему хлеборобские, в кости широкие, волосато-нескладные, но уж крепости чугунной. Все же понемногу напитывался Федор книжной мудростью: кое-как, вкривь и вкось, как сани-развалки по ухабистой путине, мог он толковать о том, что такое „класс“ и „партия“, и какие задачи преследуют большевики, и какая разница между большевиками и меньшевиками.

Были его слова, как и походка, неуклюжие, обрубистые, но ребята относились к ним с подобающей серьезностью; если и смеялись изредка, то в смехе их не было обидного. Федор это чувствовал и не обижался.

В декабре, как-то за день до общего собрания, сказал Рыбников Федору:

— Ты вот што, подавай-ка нам заявление. Мы тебя примем, райком утвердит, а тогда уж направишься к весне в работники. Сейчас проводится кампания, чтобы вовлечь в союз возможно большее количество батрацкой молодежи. Наша ячейка раньше дремала, потому што секретарем был сын кулака, и много членов были негодные… разложились, как падаль в жару… Мы их вычистили за месяц до твоего прихода, а теперь надо работать. Надо поднять дубовскую ячейку в глазах народа. Раньше наши комсомольцы только и знали, што самогон глушить да на игрищах девкам за пазухи лазить, а теперь шабаш! Так качнем работу, штоб по всей Донской области гремела!.. Как наймешься — мы тебе задание дадим, и ты всех батраков притяни к ячейке. Понял? мы все рассыпемся по хуторам.

— А как ты думаешь могу я соответствовать членом? Я ить не дюже шибко по книжкам…

— Брось чудить! Чего не знаешь — за зиму одолеешь. Мы сами не очень тоже… Райком на нас начхать хотел; ни пособий, ни одного дельного совета, одни предписания. Мы, брат, сами до всего своими силами достигаем. Так-то!

Слова Рыбникова о вовлечении в союз батрацкой молодежи окрестных хуторов и поселков упали Федору в разум, как зерна пшеницы в богатый чернозем. Вспомнил он свое житье у Захара Денисовича и загорелся нетерпением работать. В этот же вечер накорябал заявление, но о причине вступления в комсомол упомянул не так, как его учил Егор. Тот говорил: пиши, мол, „желаю получить политическое воспитание“, а Федор подумал малость, да так-таки черным по белому, без запятых и точек, и написал:

„Желаю вступить как я рабочий штоп очень навостриться и завлечь всех рабочих батраков в комсамол так как комсамол батракам заместо кровной родни“.

Рыбников прочитал и поморщился.

— Оно-то так, да уж больно ты нагородил… Ну да ладно, продерет!..

Собрание началось поздно вечером. В клубе заколыхался разноголосый шум. Выбрали президиум собрания, Рыбников сделал доклад о международном положении, потом перешли к делам текущим.

Федор с замиранием сердца ждал, когда прочтут его заявление.

Наконец-то Рыбников, покашливая и обводя собравшихся глазами, громко сказал:

— Поступило заявление от известного вам Федора Бойцова.

Он медленно прочитал заявление и, разглаживая на столе бумагу, спросил:

— Кто выскажется „за“ и „против“?

Егор поднялся с задней скамьи и, поводя горбатым носом, заговорил:

— Чево там говорить! Парень из батраков, сын бедного мужика из Даниловки. Теперь политически разбирается, может соответствовать… Чево там еще, принять!..

— Кто против?

Никого не нашлось. Приступили к голосованию. Руки поднялись густым частоколом. „За“ — двадцать шесть — вся ячейка. Подсчитывая голоса, Рыбников с улыбкой глянул на бледно-счастливое лицо Федора.