Илья Зверев - Второе апреля

И Рая, винилась, что в самом деле нехорошо получается, нетактично. Она, честное слово, старается как-нибудь промолчать. Но иногда просто сил нет! Это действительно ужасная беда, что он после учебы попал не куда-нибудь, а именно в ее дело, в виноградное, в котором ей никак невозможно стерпеть брехни и балаболства.

— Ты не езди, Петя, в мою бригаду. Ты ж знаешь, я сама все сделаю как лучше. Я ж болею вся...

— Да я б не ездил. Но ведь как это получится с моральной точки? Вроде я даю жене льготу! Пускаю на самотек...

Но все-таки Петр еще ничего, держался молодцом... Подкосила его внезапно разразившаяся катастрофа: рухнул товарищ Емченко. Нет-нет, его не сняли за какой-нибудь упущенный кок-сагыз (да теперь почему-то и не было кок-сагыза). С ним случилась совсем уж глупая история.

На районной конференции все вроде было нормально. Товарищ Емченко сидел на своем обычном месте, в президиуме, между приезжим представителем — вторым секретарем обкома — и тетей Маней — депутатом и дважды Героем. И он говорил, как всегда: «Разрешите ваши аплодисменты считать за единодушное одобрение». И все вроде бы разрешали. А в конце подсчитали голоса, и вышло, что товарищ Емченко вообще не избран в райком. А следовательно, и секретарем быть не может.

Это был гром среди ясного неба. И даже второй секретарь обкома развел руками: он думал, что товарищ Емченко останется, и не привез с собой никакой кандидатуры.

Петр страшно переживал, эту историю. Такие гиганты пали на его памяти. Но Емченко? Это выше понимания! Что ж это будет с советской властью, со страной и с ним, Петром?

Петр пошел поговорить по душам к парторгу совхоза — агроному Леше. (Хорош, конечно, парторг, которого все в глаза называли Лешей, даже Райкины девчонки из седьмой бригады!) Но настоящего разговору не получилось.

Петр откровенно, как коммунист коммунисту, указал молодому товарищу на неправильность создавшейся в совхозе — а возможно, и не в одном только совхозе! — политической обстановки. Он, Петр, сейчас часто бывает в низовых звеньях, бригадах, запросто говорит с трудящимися. И он видит, что делается. Такое, понимаешь, несут, такую, понимаешь, критику наводят. Плохие вопросы задают. Сегодня ругают директора, завтра — райком, а послезавтра что?

— Ну ладно, напугал совсем... Ты-то сам в чем сомневаешься?

— Я-то, конечно, никогда не сомневаюсь...

— А почему же они будут сомневаться? Что они, дурнее тебя? И хай задают вопросы. Я считаю, плохих вопросов не сбивает, бывают плохие ответы.

— Вы, товарищ, неопытный, не битый еще, — сердечно ответил ему Петр. — Вы еще горько вспомните это свое либеральство, когда все обратно переменится. А парторг Леша в ответ на это, извините, послал Петра матюком, что совсем уж не пристало советскому парторгу, тем более с высшим образованием. Иди ты, говорит, к такой и такой матери...

... Конечно, не из одних горестей состоит жизнь. Вот выдалось вдруг у Петра с Раей золотое воскресенье. Виноград на косогоре еще не приспел, и утро было свободное. Когда Рая проснулась, что-то около восьми, Петр сидел на сундуке в одном исподнем и выпиливал лобзиком из фанеры зайца с барабаном.

Раю поразило никогда прежде не виданное выражение счастья на его осунувшемся, небритом лице. Петр посапывал от наслаждения, ласкал рукой гладенькую дощечку и приговаривал: «А мы зайку так-так, а мы зайку так».

«Господи, — подумала она. — Как жизнь чудно устроена! Может, у Пети художницкий талант, а он, бедный, вот тут с нами мается, ни себе, ни людям...»

— Петь, Петенька, — позвала она его особенным голосом. И он бросил свой лобзик и пошел к ней. Как дитя на материнский зов.

А часов в двенадцать она потащила его на косогор: надо было посмотреть, как там караулит Степановна. Рая допустила эту рыхлую, болезненную тетку в сторожа исключительно из жалости. Потому что той не хватало немножко стажа для пенсии.

Но Рая не особенно надеялась, что такая балованная женщина, вдова замдиректора винзавода, будет бегать в жару по винограднику. А ежели не бегать, то мальчишки все к черту разворуют.

И не так жалко пацанам виноградину, как обидно, что он еще зеленый — зря оборвут и побросают.

Действительно, по косогору, как пестрые птички, шастали мальчишки. Рая пуганула их и сделала необходимый выговор Степановне, прятавшейся в своей прохладной халабуде.

Но эта нахальная Степановна, привыкшая к роскошной жизни за мужниной спиной, не только не умерла от стыда, а даже попросилась у Раи на полчасика отлучиться. Потому что она забыла дома какое-то лекарство от сахарной болезни, которое ей обязательно надо принять в два часа.