Всеволод Кочетов - Журбины

— Алексей Ильич, — заговорила Зина, — я вижу вас уже главным инженером или директором нашего завода.

— Кем он там будет, покажет время, — ответил Зине Александр Александрович. — А пока что выпьем-ка за его отметочки, за «хоры» да «отлы». — Старый мастер извлек из своего свертка две бутылки. — Водчонка — тому, кто покрепче, нам, значит, с Ильей, винишко — слабакам разным: дамскому полу да студентам…

— Обожди ты с выпивкой этой! — рассердилась Агафья Карповна. — Дай по душам-то поговорить!

— По душам? — Улыбка сошла с лица Александра Александровича. — Ну, по душам так по душам. — Он снова взялся за сверток. — Вот для такого случая я ему принес тут одну картинку, вроде подарок на радостях, за успешное учение. Кнопки у вас в доме имеются?

Катя подала мелкие гвоздики и молоток. Александр Александрович развернул большой лист пожелтевшей, обтрепанной по краям бумаги и стал прибивать его к стене.

— Вот, Алексей, портрет твой! — сказал Александр Александрович в торжественной тишине. — Храни его. Я хранил с двадцатых годов.

Это был старый плакат — плакат первых лет революции. Рабочий, в мужественных чертах лица которого, в сильной фигуре, в яростном взмахе рук читалось общее и с Алексеем, и с Виктором, и с Антоном, и с Костей, и с Ильей Матвеевичем, с тысячами тысяч простых тружеников, бьет тяжелым молотом по цепям, опутывающим земной шар. Он бьет со всего маху, он устремлен вперед, он ни перед чем не отступит. Он бьет — и рвутся, падают железные звенья. Гудят материки от этих могучих ударов.

1950–1952