Сергей Заяицкий - Судьбе загадка

– Французский… А впрочем, кто его знает.

– Положим, это не важно… Будем рассуждать сначала de facto, а затем de jure. Вы извините, что я все зеваю. Что мы имеем de facto? Наличность в вашей комнате какого-то постороннего гражданина. Обстоятельства его въезда нас пока не интересуют. Гм… вы имеете что-либо против его пребывания у вас?

– А как же не иметь. Нормальная площадь для двоих, потом, ведь я женат. Знаете, бывают интимные положения.

– Это нас пока не интересует. Так. Стало быть, вы желаете, чтоб он выехал?

– Очень желаю.

– Подайте в суд.

– Да ведь, Александр Александрович, неловко мне при моем служебном положении о спиритизме заикаться.

– Тогда примиритесь. Ну, пусть живёт… Ведь это, так сказать, вроде миража.

– Да у него документов нет, у подлеца такого.

– Объявите в газете, мол, утеряли документы какого-нибудь там Черта Ивановича Вельзевулова…

– Гм… Но ведь стеснит он нас ужасно.

– Да… особенно если это французский Генрих… Больше всего опасайтесь его насчёт… вот этой штучки.

Юрисконсульт сделал непередаваемый жест.

Семён Петрович побледнел.

– Ну, что вы, король-то! – сказал он несколько неуверенно.

– Ого! Почитайте-ка «Королеву Марго»… Хотите, дам?..

– Да, любопытно ознакомиться… Господи! Вот ведь незадача. Убить его, что ли?.. Как это по закону? За убийство духа?..

– Гм… Если бы вы были уверены, что тело его вполне астральное. Он как в смысле человеческих потребностей?

– Это вы в смысле уборной? Пользуется.

– Вот видите. А вдруг он после смерти не испарится? Куда вы с трупом денетесь?.. Впрочем, я могу одного медика спросить…

Юрисконсульт подошёл к телефону.

– Три четырнадцать восемь… благодарю вас… Иван Петрович?.. Здравствуйте!.. Нет, спасибо, она ничего… Вчера вырвали под кокаином… Вы извините, тут такой случай… дух материализовался на спиритическом сеансе… дух… ду-ух… да… да… И не уходит из квартиры… Что будет, если попробовать его убить?.. Что? Вчера? Да, на юбилее был… Сильно… И вино и водка… Ну, это я не считал… Ну, штук двадцать… Так не знаете?.. Извините… Дарье Ниловне ручку.

Юрисконсульт положил трубку и как-то смущённо пощупал себе лоб.

– Убивать рискованно, – сказал он.

– Ну, а что же делать?..

– Выправьте ему документы, пропишите, а потом осторожно поднимите дело. Вы не спрашивали, как у него с профсоюзом?

– Наверное, плохо.

– У вас все основания его выселить, тем более что теперь с духом особенно не будут церемониться. А может быть, он понемножку и сам как-нибудь… испарится. Вы сквозняк почаще устраивайте.

Семён Петрович вздохнул.

Он вышел на улицу.

Был тёплый майский день, сады зеленели, высоко над улицей визжали стрижи.

Семёну Петровичу вдруг пришла в голову просто шальная мысль: а ну, как все это сон, а ну, как никакого Генриха нет, а ну, как сейчас придёт он в свою комнату, растянется на диване и соснёт крепко, с хорошими снами…

Подходя к дому, он тревожно поглядел на своё окно, блестевшее на солнце высоко, под самою крышею пятиэтажного дома.

Даже шаг задержал, чтобы продлить удовольствие испытываемой надежды.

Но из подъезда вышел Стахевич в каком-то полосатом пальто и шляпе, столь необыкновенной, что, конечно, сразу возникала мысль о нетрудовом элементе. Башмаки же малиновые, с острыми-острыми носами.

– Был сейчас у ваших, – сказал он, хватая Семёна Петровича за пуговицу, – все-таки это случай замечательный (он понизил голос)… живи мы в Англии, вам бы сейчас журналисты покою не дали, мы бы уже все знаменитостями были, а тут… молчок… А явление-то между тем мирового порядка. Вот она вам, рабоче-то крестьянская.

И он пошёл, напевая:

Семён Петрович остался стоять в полной прострации.

«Пойду-ка к Красновидову, – решил он, – и все ему выложу. Была не была. Либо пан, либо пропал».

И, решив так, пошёл, хотя и захолонуло сердце от вполне понятного трепета.

Но здесь приходится сделать как бы маленький психологический экскурс, дабы избежать ложного представления о самой личности Семёна Петровича, для меня весьма дорогой.

Семён Петрович был храбр, как храбр всякий русский человек, то есть не боялся ничего, кроме стрельбы на сцене и начальствующих лиц. Такова уж удивительная черта. Я знавал храбрецов, с улыбкой входивших в клетку со львами и спокойно пивших чай во время пожара в доме, которые, однако, с первых же слов Ленского: «Куда, куда вы удалились» – начинали трястись как в лихорадке, а на Онегина старались не смотреть, словно боясь раздразнить его раньше времени. Я знал героев, совершавших на войне чудеса, которых приходилось силой удерживать от опаснейших подвигов и которые, служа впоследствии в канцелярии, никогда не входили в кабинет начальника, не сказав при этом (даже и при Советской уже власти): «помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его».