Мариэтта Шагинян: Гидроцентраль

Арно Арэвьян — безработный интеллигент — попадает на стройку электростанции, становится сначала архивариусом, затем рабочим в изыскательной партии. Путь его — это поиски настоящего дела. Главная черта героя — жажда «реально участвовать в бытии». Арно Арэвьян «вкусно работает», его большие умелые руки, его сильное ловкое тело созданы для наслаждения движением, трудом. Писательница подчеркнуто раскрывает всю поэтичность его образа не в героических деяниях, а в грубых, прозаичных, но жизненно необходимых делах.

Герой этот приходит в противоречие с мещанами, людьми частнособственнического склада, с теми, кому непонятна, более того, враждебна его «прилипчивость к труду». Таковы начканц строительного участка Захар Петрович Малько, его жена Клавочка и все их окружение, сослуживцы: красавчик Володя, шевелюра у которого «низко свисала на лоб, рогами испанского мериноса закручиваясь над приятными глазками», жена завхоза Маркаряна и другие. Володя–конторщик злобно думает об Арэвьяне: «фокусничает, цену набивает». А начканц Захар Петрович видит тут «злонамеренный умысел». Сам он типичный дореволюционного, «царского, барского времени службист, своему хозяину приказчик», и потому решительно восстает против того нового, что вносит в работу Арно, который делал все лучше и больше, чем требовалось, чем от него ждали.

Арно говорит о себе: «Вот сейчас, при советской системе… я вправе трудиться счастливо, я не стыжусь страстно любить труд, я смею расточать себя, сколько сил хватит. И во мне все шлюзы подняты, потоком бьет сила». Вот с этим–то и не может примириться Захар Петрович, вот подобное–то отношение к труду ему ненавистно: «Так–то так, Арно Алексаныч!.. — говорит он «рыжему». — В своем времени ты, разумеется, волен. Но… с волками жить — по–волчьи выть. Тут у нас люди из–за куска хлеба работают… Ну, а ты, брат, с чего стараешься? Зачем за норму заскакиваешь?»

Однако столкновение всех этих людей показывает, что изменилась сама жизненная «норма». Арно Арэвьян отнюдь «не заскакивает», а, наоборот, наиболее полно ее выражает. Вернее, именно в нем М. Шагинян с полемической подчеркнутостью, так сказать, программно, воплощает то новое отношение к труду, которое возникло уже в действительности, а следовательно, и новый взгляд на жизнь, новое мироощущение. Оно присуще и другим героям «Гидроцентрали».

Страстно любит свое дело старая учительница Малхазян и вдохновенно открывает детям полный поэзии и красок реальный мир. В начале романа она после долгого перерыва в работе, «трепеща от удовольствия», дает первый урок. В ней струится «разбуженная энергия», бурлят неизрасходованные силы. Подготовка к уроку для нее исполненный волнующего напряжения творческий процесс. Каждый раз ею овладевает радостная «ясность мысли и потребность работы», стремление к «полноте знания, той окончательной, последней нагрузке», без какой не может быть вдохновения.

Под стать этим любимым героям М. Шагинян и рабочий Фокин, бывший слесарь, потом красноармеец, а теперь вузовец, страстно влюбленный в новостройку, которого «восхищало простое остроумие техники, жизни казалось мало, чтобы строить». Он оскорбляется, если его страсти кто–либо не разделяет. Фокин мог, вырвав из равнодушных рук трамбовку, с удовольствием «уминать приятную влажность бетона и приговаривать, причмокивать… …«Вот как, парень, — не пироги месишь!»

Старый мир бессмысленно, преступно расточал силы людей, социализм одухотворил их труд. А рабочий Фокин и Арно Арэвьян, как и начальник стройки Мизингэса и многие другие герои «Гидроцентрали», ясно ощущают, что живут уже в изменившемся мире, в мире, «где все перестраивается, где тысячи дел ждут очереди, где самое драгоценное — наша с вами энергия». И эту энергию они отдают переделке мира, хозяевами которого стали.

Революционная новь теснит тех, кто пытается жить по старинке, частнособственническими навыками и воззрениями. Сатирически рисует писательница мещан из конторщиков и повыше, из начальства. Таков и Манук Покриков — глава Мизинстроя, болтун и очковтиратель, таков безымянный ответственный работник — «мужчина ничем особенным не примечательный», кроме разве того, что в его наружности было нечто, напоминавшее клопа: «Сухощавый рисунок плеч и груди… впечатление жилистости, подобранности, авторитетности, и тут же распущенный рот, мясистый и бесхарактерный, и загнанная глубоко в глаза почти трусливая растерянность». Все это люди пустые, косные, незаменимые лишь для «неподвижного дела».