Олег Куваев: Где-то возле Гринвича

– Будем здоровы,- сказал Сомин и быстро выпил, не крякая и не морщась. Он немного побледнел от выпитого, и глаза его чуть одичали. Виденко подумал, что сейчас он предложит распить третью бутылку, которую они не имели права открывать. Но Сомин просто пошел и лег на свою койку.

– Надо пристрелять карабин,- сказал Маков.- Будем ходить на ту сторону. Носить мясо.

– Нельзя на ту сторону,- сказал Виденко.- Ты же знаешь. "До особого распоряжения полномочных лиц".

– Кто нас здесь видит? – сказал Маков.- Свое королевство.

– У нас на мысе Песчаном был начальник,- сказал из угла Сомин.- Человек был. Без медвежатины не сидели, без спирта тоже.

– Кто? – спросил Виденко.

– Нашлась одна стерва среди семи человек,- продолжал Сомин.- Убрали начальника.

– Донос – последнее дело,- сказал Маков.- Мы в училище таких ох и лупим.

– С дипломом и без доносов прожить можно,- буркнул Сомин и замолчал совсем.

Тревожный полусвет майской полярной ночи лез в окно. Спать не хотелось. Виденко вынул из чемодана две фотографии одесских улиц и прикрепил к стене. Потом молча прицепил фотографию какой-то девчонки. Симпатичная девчонка в открытом платье, с независимым видом, какой бывает у красивых девчонок во всех городах мира. На двери он повесил расцвеченный карандашами штормовой балльник и психрометрические таблицы. Потом они с Маковым по очереди подправили бритвой отросшие за двадцать дней бороды. Из троих брился только Сомин. Он перешагнул уже ту пору, когда отращивают бороды и вешают над койкой фотографии девчонок.

…Первым посторонним человеком, которого они увидели, был охотник. Его заметил Маков утром, когда снег был розовым от солнца и твердым после ночмого заморозка, а воздух был прозрачен, как это бывает только высоко в горах или в Арктике.

Темная цепочка упряжки тянулась на запад по льду пролива. Они остановили ее двумя выстрелами из ракетницы.

Охотник оказался их соседом. Зимовка стояла всего в сорока километрах от острова в устье небольшой речки, там, где береговой обрыв переходит в невысокие тундровые холмы.

На лице охотника темнели шрамы от зимних морозов. Виновато улыбаясь, он складывал галеты по три, наливал в кружку крепчайший чай и все говорил, говорил: "Зима была ветреная, песец шел средне, медведи уже взломали берлоги, дикая сила гуся сидит сейчас на талых местах, на прошлогодней бруснике и черной ягоде шикше…" Потом он так и заснул на полу в своих меховых штанах и кухлянке.

Они сели писать письма. Это были обычные письма с полярок: "нормально", "скучаю", "целую", "когда выслать деньги". Только Сомин сидел над чистым листом бумаги и никак не мог начать. Виденко и Маков вышли на улицу. Собаки охотника были худы и клочкасты. Они спали на солнце, блаженно вытянув лапы. В передке нарт лежал невероятной легкости мешок. Маков с уважением потряс его. В мешке сорок "хвостов" песца – цена морозных шрамов охотника и ободранных собачьих лап.

– Старье,- сказал Маков, погладив одну из собак.- Атавизм. Кругом сейчас вездеходы.

– У нас на станции были собаки,- возразил Виденко.- Кони, понимаешь, а не собаки. Хоть в Одессу езжай.

В избушке Сомин все мучился над чистым листом бумаги.

Вечером охотник уехал. Весна гнала его на запад, к поселку, к магазинам, к ласковой знакомой вдове, что хранила синий бостоновый костюм, купленный по случаю прошлогодней удачи.

О том, что охотник добрался до места, они узнали дней через пятнадцать, ибо пришли ответы на отправленные с ним письма. Макову отозвалась из Архангельска мама. Одесса дала Виденко уклончивую радиограмму о хорошей погоде и экзаменах, которые надоели. Только Сомину ничего не было, и напрасно он, как только наступал "срок", искал возле операторского стола отвертку или набивал в портсигар папиросы.

На эфир накатывался вал навигации. Все чаще им заказывали сроки "син", и все чаще они сообщали однообразные ледовые сводки. Давление, видимость, румбы, баллы, миллибары, слоистая, сплошная, кучевая облачность, легкий снег, дождь, туман… Два раза было ясно.

В дежурном приемнике на любой волне стоял писк. Шифровки, сводки, запросы, рапорты шли с востока, юга и запада. Ледовая разведка утюжила небо почти круглые сутки. И незаметно стало получаться так, что мерой времени стали вахты, "сроки".

19 июня Виденко получил сразу три радиограммы, принимал их он сам, и поэтому никто не узнал о том, что сегодня его день рождения. Десяток дней назад, когда на центре дежурил знакомый парень, Виденко попросил "фикус". Так называлось налитое в резиновые грелки спиртное, которое давали на сброс экипажам ледовой разведки. "Фикус", однако, не поступил. Была ночная вахта, и Виденко, включив над столом двенадцативольтную аккумуляторную лампочку, всю ночь писал письмо той самой девчонке с фотографии.