Михаил Стрельцов - Журавлиное небо

Секретарша принесла бумаги. Юнович начал перелистывать их.

Директору было скучно, и он расхаживал по кабинету. Подходил к вешалке, зачем-то пристально приглядывался к своему пальто, щелкал по нему пальцем, надевал галоши на туфли и сразу снимал их. Директору было скучно. На столе зазвонил телефон. Директор поднял трубку с охотой.

Юнович перелистывал.

Директор говорил по телефону:

— Иван Петрович? Наконец-то позвонили! Спасибо… Живем — хлеб жуем… Да я хоть сейчас… Почему же — машину можно взять. Это вы правду сказали… Голову просвежить не помешает. Ну хорошо, хорошо… Договорились.

Директор положил трубку и вопрошающе посмотрел на Юновича. «Сейчас надо что-то сказать, — подумал Юнович. — Чего я молчу?» — и он отодвинул бумаги.

— Все, — сказал он, — достаточно.

— Ну вот и хорошо, — обрадовался директор, — вот и хорошо… Вы, газетчики, на лету улавливаете — такая ваша профессия. Вам и перо в руки. Только вот что… телефон мой запишите: может, уточнить что-нибудь надо или подписать…

— Телефон? — переспросил Юнович. — А зачем уточнять? Вы сами напишете и подпишетесь в конце статьи — так у нас по форме…

— Так вы же… — сказал директор.

— …Статью писать я не буду, — сказал Юнович. — Ничего не понимаю в этих бумагах. Специфики не знаю. А вам, как говорится, и перо в руки…

Директор уставился на Юновича и молчал. «Немая сцена, — думал Юнович, — надо идти». Неинтересно ему было следить за директором. Неинтересно.

— Всего доброго, — поднялся с кресла Юнович. — Неплохо, если бы вы статью подготовили к завтрашнему.

И он вышел…

На улице не сразу заметил, что распогоживалось. Дул слабый ветер, тумана уже не было, влажно-белые тучи плыли над городом, синими заплатами на юго-западе, за городом, небо просвечивалось между тучами. Порхал редкий и скудный снежок, появлялось и вновь пряталось солнце.

Юнович сел в автобус. Было тесно. Какой-то парень стоял с лыжами на площадке, намерзший на лыжах ледок таял, и в автобусе по-весеннему было свежо и сильно пахло водою — была середина февраля. И Юновичу вспоминалась недавняя поездка в колхоз, учительница Валя, и он пожалел теперь, что не условился тогда, в селе, встретиться с нею в городе.

«Но я еще встречу ее», — думал он. Вспоминались ему редактор, разговор с редактором, поездка в село и снова Валя — и все это вставало перед ним в спокойной ясности, и появилось в нем чувство человека, удачно завершившего очень долгий и очень хлопотный день: круг замкнулся, на завтра оставались непочатое утро и надежда.

У кинотеатра Юнович вышел из автобуса.

Из телефонной будки он позвонил в редакцию — редактора на работе уже не было, сказали, что он, наверное, дома. Юнович позвонил ему домой. Женский голос спросил, кто звонит и зачем. Юнович объяснил, что звонят из редакции, а редактор нужен срочно.

— Погодите, — сказала женщина.

Юнович ждал. «Сейчас начнется, — думал он, — но — ничего»…

— Я слушаю, — донесся голос редактора. — В чем дело? Юнович? Не будешь писать выступления? Ты понимаешь, что ты сказал? Ну, знаешь… Разберемся завтра!

«Вот и все, — подумал Юнович, выходя из телефонной будки. — Завтра у меня трудный день. Но я скажу. Не может быть, чтобы не понял… А что, если ему сказать: „Нам, дорогой коллега, еще учиться надо… или переучиваться. И тебе и мне. Иначе у нас дело не пойдет“. А потом попрошусь в командировку… Напишу очерк. Хороший очерк».

Юнович брел по улице и снова представлял себе автобус и дальнюю дорогу. И думалось ему о тихих гостиницах в глубинных городах — о маленьких, чистых, с широкими половицами гостиницах. И еще ему хотелось забыть о прежнем, досадном, взять да и начать все заново…

Юнович брел по улице и видел автобус, который стоял на вокзале.

С утра приехали они в село — шофер Семен Захарович с женой и совсем еще молодой парень, бухгалтер автобазы Савченко.

А теперь по времени был поздний обед. Они и верно лишь сейчас пообедали и не успели еще встать из-за стола, как внезапно смерклось на улице, зашелестел, полился неспешный предвечерний дождь — уже второй за нынешний нескончаемый, как показалось всем, день.

Все теперь сидели на кухне за столом, тихо разговаривая, и всем было хорошо. Начался дождь? — ну что ж, пошелестит и перестанет. А грибов они набрали и даже от первого того, большого дождя убереглись счастливо, найдя спасенье кто в кабине, а кто под машиной. Потом, уже возвращаясь из лесу к знакомым в селе, дружно удивлялись недавнему ливню, замечали, как повсюду в низинах стоит мутноватая вода, которая везде на пути своем прибила взбалмошными ручейками к кочкам или к сушняку порыжевшую траву, будылья, пожелтевшие стебельки цветов. В лужах плавал обитый дождем ржавый цвет подорожника. А потом солнце выблеснуло из-за туч — и трава, и земля, и лужи закурились паром; и побежали с галдежом за машиной, достигшей села, босоногие дети, а у чьего-то двора навалом лежали тесаные бревна…