Игорь Неверов - Антарктика

— Жениться, небось, едешь? — сострил, как ему казалось, начальник управления, подписывая отпускное удостоверение.

— Такой поворот судьбы не исключен! — с улыбкой ответил Кронов.

А дней через восемь меня поднял с постели телефонный звонок.

— Добрый день! — послышался в трубке бодрый голос Кронова, хотя за окном едва светлело.

— Привет. Что случилось?

— Я звоню с аэродрома. Я женился!

— На аэродроме?

— Нет, в Москве. Мы только что прилетели!..

Женившись, вырвав молодую из родительского гнезда, Кронов только в самолете, и то уже на рулежной дорожке Лиманогорска, все-таки задумался над вопросом: а где ж будет жить его ненаглядная? И тут же решил: конечно, у Середы! Екатерина до прихода одна в двух комнатах. («Не собак же ей там гонять!») А с приходом «провернем квартирный вопрос! Отлично!» Однако к реализации своих планов Кронов решил привлечь меня. Почему? Непонятно. Екатерина Середа меня явно недолюбливала. Вероятно, она считала, что это я подогреваю в Середе антарктический романтизм, в то время как она жаждала видеть его осевшим на берегу, делающим, как она говорила, «серьезное дело». Кронов вызывал у нее гораздо большую симпатию.

Я решил отговорить Кронова от этой затеи.

— Приведи свою актрису сначала ко мне. Обсудим положение.

В трубке забулькало восторженное междометие.

— Старик! Как ты угадал, что Ирина актриса?

— Телепатия! — Я повесил трубку.

«Все ясно! Сейчас заявится околотеатральная фифа… К Екатерине ее, понятно, везти нельзя. Но и мне такая соседка… Интересно, через сколько дней Кронов ее поколотит?..»

«Кронов будет ее боготворить. Всегда!.. Дуракам счастье!..» Вся моя ирония улетучилась, едва Ирина переступила порог и я встретился с ее взглядом, в котором легкое смущение, любопытство и радостная доверчивость перемешались и тепло пролились на меня.

Я и сейчас (больше двух лет прошло!) ничего вразумительного в пользу Ирининого обаяния не скажу. Но я точно знаю, что не ошибся: она удивительная. Когда такая женщина смотрит на тебя, ты не обалдеваешь, не тянешься, чтобы казаться выше, но и не опускаешь головы. Ты остаешься самим собой. И вдруг понимаешь, что в этом-то и есть вся прелесть: почувствовать на себе ласково-одобрительный взгляд красивой женщины, совсем не тужась для этого.

«Я все знаю: вы друг Николая, а значит, и мой большой друг», — что-то вроде этого я сразу прочел в ее темно-карих чуть раскосых глазах, мягко затененных синеватыми ресницами.

Наверное, она поначалу разглядела во мне неожиданное, потому что в ее глазах на секунду мелькнуло изумление: «Как? Вы не очень любите Николая? Этого не может быть! Он чудесный. Вы только посмотрите на него. Вот так!..»

И она так посмотрела на своего мужа, что я поверил: нет, действительно, не разглядел я в Николае Кронове светлого чуда…

Но самое удивительное, что первым словом, произнесенным Ириной после знакомства со мной, оказалось… «почему».

— Почему-то в незнакомые города я каждый раз попадаю на рассвете! — сказала она певучим грудным голосом.

Я просто ахнул:

— Вы… «почемучка»?

— Почему? — смешно растерялась Ирина и, тут же сразу поняв меня, обрадованно закивала головой, тихо рассмеялась: —Ага! А вы тоже?

— О! — зарокотал Кронов. — Он и Юрка самые величайшие «почемучки» нашего времени.

В это утро мне нравилось жарить омлет с колбасой на огромной, как солнце, сковородке и заваривать кофе по-турецки, а может быть, и не по-турецки.

Ирина еще несколько раз поднимала глаза на блаженно притихшего Кронова и мне стало немного обидно. Я вдруг подумал, что на меня так вот не смотрела ни одна женщина.

Вот тогда я и понял — можно, даже нужно поселить Ирину в доме Екатерины Середы! Может быть, рядом с ней Екатерина Великая поймет, что знание теории Эйнштейна еще не все, и друг мой, а ее муж, Юрий Середа не от жира бесится, когда с неожиданной тоской смотрит сквозь ее почти античный лик…

4. Екатерина открыла нам быстро. Сразу повела в комнаты, оборвав извинения Кронова резким шепотом:

— Тише! Соседей мне поднимете!

Была она в теплом ворсистом халате, однако по всему чувствовалось, что поднялась задолго до нашего звонка: лицо свежее с только что стертыми на скулах пятнышками крема; в пепельнице около стопки исписанных листов тлела недокуренная сигарета. На большом круглом обеденном столе, на подоконнике, даже на натертом до зеркального блеска полу аккуратно сложенные пачки писчей бумаги: напечатанный текст часто перебивался замысловатыми значками формул.