Петр Кириченко - Четвертый разворот

— Будь проще! — советовала она, как всегда живо и откровенно. — Тебе почти тридцать! Значит, ты не маленький и должен понимать, что задумываться стоит только над тем, что имеет непосредственное отношение к делу. А имя?.. Чепуха! Не все ли равно, как называть, тем более если она просит, значит, ей так приятно.

Виктор отшучивался, спрашивая Ларису, откуда она так много знает, но Лариса сердилась, напоминая, что не любит пустых разговоров.

— Возьми Чекалкиных, — убеждала она — Милые, современные люди! И все зовут друг друга по имени. Все, понимаешь? Решительно все. Это закономерно, потому что в наше время все должно упрощаться, сейчас некогда церемониться... Понимаешь?

Виктор не понимал, к тому же не знал Чекалкиных, а Лариса еще больше злилась, но голос не повышала, напротив, говорила тише и напористей, и спорить с ней было бессмысленно.

— Не в них дело, — продолжала она. — Пусть ты их не знаешь, пусть! Но ты обязан знать другое: во всем должна быть простота, никаких излишеств... Мы должны высвободить себя для искусства, для музыки, для чего-то высшего. А если мы будем задумываться над каждым пустяком, то никуда не двинемся. Жаль, что ты этого не понимаешь, твоя позиция устарела. Жаль!

Виктор и впрямь не понимал такой простоты, да никогда и не думал ни о чем подобном, но после слов Ларисы призадумался, поразмышлял и пришел к выводу, что если все упростить, то будет не до искусства. Неясно ему было и то, отчего Лариса так злится, когда об этом заходит разговор. Ей было двадцать три года, но казалась она не по возрасту рассудительной. Горячность в словах, упрямство сначала Виктора смешили, потому что в них проглядывало что-то озорное, по-детски бесшабашное, это трогало, привлекало. Но со временем он задумался над тем, что Лариса настойчиво вбивает ему в голову не только простоту, о которой столько говорилось, но кое-что другое, похожее на жестокость. И он уже не мог без раздражения слушать, как Лариса талдычила о музыке, о своей исключительности, о том, что надо упрямо идти к цели, не оглядываясь на других.

— Мы посвятили себя музыке, — сказала она как-то Виктору, имея в виду и его. — Это наше дело. А многим людям музыка недоступна, согласись, многие классику не понимают, не могут даже слышать.

Виктор хотел ответить, что тем людям, наверное, понятно что-то другое, не менее интересное, но он знал: Лариса сразу же начнет спорить и доказывать, что ничего интереснее и важнее музыки нет. И он промолчал, а Лариса, словно бы в доказательство своей правоты, стала петь романсы.

громко и старательно выводила Лариса, так, вероятно, как учил ее преподаватель, к которому она ходила два раза в неделю. Голос ее срывался, она досадливо морщила лоб, но не сдавалась и все сильнее ударяла по клавишам.

Виктор приходил к Лопатиным и тогда, когда Ларисы не было дома — умчалась к преподавателю или в филармонию, — и тогда казалось спокойнее, в доме было тише, никто не играл на пианино и не пел романсы. Павел Григорьевич заводил разговор о том, о сем, Марина Ефимовна готовила ужин, после долго пили чай и смотрели телевизор. Виктор скучал и иногда, будто встрепенувшись, спрашивал себя, зачем он сидит и не уходит, но и спросив не двигался, потому, верно, что двигаться было некуда. Домой не хотелось, и он оправдывался тем, что поджидает Ларису. Когда же она появлялась, то дурашливо кидалась ему на шею, веселая, довольная проведенным вечером, смеялась, и мысли ее были о высоком: о музыке или об учителе. А после, провожая Виктора до дверей, целовала его торопливо, будто боялась, что заметят родители, хотя ни Павел Григорьевич, ни Марина Ефимовна в эти минуты в прихожей не появлялись.

— Приходи, — говорила Лариса на прощанье, и это было так привычно, буднично и ни к чему не обязывало, что Виктор понимал; если он и не появится, то ничего страшного не произойдет.

Их отношения больше напоминали игру: они давно чувствовали, что пора расстаться, но отчего-то медлили... Если бы не гибель матери, то Виктор, наверное, раньше бы сделал первый шаг, но так все повернулось, что он приходил к Лопатиным вечерами, сидел у них допоздна. Лариса однажды упрекнула его в том, что он приходит не к ней, а к родителям. В этом была доля правды, и Виктор не стал отрицать.

— Да, но вины моей нет, — сказал он. — Ты все время занята, и мы редко бываем одни.

— Но сейчас мы одни, — с вызовом ответила Лариса, глядя ему в глаза. — А ты собираешься уходить...