Петр Кириченко - Четвертый разворот

«Что фамилия! Петушок!.. Благозвучие!..»

Весело сказал и прокукарекал.

Во сне мне было совершенно ясно, что я прошел медицинскую комиссию, отлетал проверочный полет со штурманом отряда, но когда позвонил дежурному и спросил, куда запланировали, то услышал, что меня вызывает командир отряда. Это было так неожиданно, что я опешил и глупо спросил, зачем вызывает. Дежурный ответил, что это ему неизвестно, но если вызывает, значит, зачем-то надо.

«Выходит, что-то натворил!» — добавил он строго.

И я легко согласился, что и впрямь натворил что-то, и, как это бывает только во сне, ощутил вину перед кем-то, и сразу подумал, что мне не разрешат летать. И тут же скрипучий голос, показавшийся мне знакомым, сказал, что в Рим полетят только достойные. Я стал объяснять неизвестно кому, что согласен летать только в Мурманск, и, как доказательство своей правоты, стал рассказывать заход на посадку левым доворотом. Но голос повторял одно и то же, и я понял, что меня просто не слышно. Потом все смешалось, и я оказался перед дверью кабинета Петушка. В углу виднелась паутина, по которой резко бегал паучок. Я с опаской поглядел на него, гадая, порвется паутина или нет, когда я открою дверь. Паучок, словно бы прочитав мои мысли, остановился, подмигнул, давая понять, что работа его качественная и никогда не порвется. Я все же проскочил в кабинет и увидел за столом Петушка.

Он встретил меня приветливо, встал, протянул руку и предложил садиться, сказав, что разговор будет долгим. Я сел к столу и огляделся, а Петушок принялся что-то дописывать. Прямо перед собой я увидел толстую книгу, на ней золотым тиснением было написано: «Инструкция жизни для слабоумных». Такая попалась впервые, я подвинул ее к себе и открыл наугад. Ее страницы оказались совершенно чистыми, правда, бумага была белая до синевы. Пожалуй, в жизни мне такой видеть не приходилось: казалось, она светилась синью изнутри. В это время Петушок закончил писанину, отложил ручку и сказал, что у него готов приказ о моем зачислении в экипаж Рогачева.

Я не ожидал и встал, сказав, что Рогачев — предатель. Петушок жестом руки усадил меня на стул и принялся говорить о том, что мой командир выполнил свой долг. Он как-то смешно разводил руками, кривился, и я в конце концов понял, что от Рогачева отказался штурман. Петушок не скрывал, что я должен отлетать несколько рейсов и тоже отказаться. Выходило, судьба Рогачева повисла на тонкой нитке, а Петушок давал мне в руки ножницы. Несомненно, он понял моего командира: еще бы — они ведь, как братья, были похожи друг на друга. Наверное, я должен был отвести ножницы и заверить, что перегрызу эту нитку зубами.

«Не хватает нужных людей, — говорил тем временем Петушок, продолжая беспомощно разводить руками, — а сам везде не успеешь...»

И вдруг, сам того не ожидая, я сказал, что согласен отработать с Рогачевым. Петушок замолк, покосился на меня и заверил, что в награду я получу кожаную куртку. Я кольнул его, заметив, что в нашем отряде такие подарки получают только отъявленные негодяи, и перечислил поименно. Петушок не стал спорить, помолчал, раздумывая, и сказал, что иногда сложно провести четкую линию в определении человека. Я кивнул, а дальше почти не слушал, думая о том, что многие совершали подлость, убеждая себя, что действуют во имя справедливости. Мне было жаль Петушка, который просчитался, и я взглянул на него, но оказалось, за столом восседал придурковатый Ковалев. Он-то никак не мог быть командиром отряда. Кажется, я об этом и спросил.

«Не разговаривать! — проскрипел он. — Встать!»

Я оцепенел от страха, но продолжал сидеть, и тогда Ковалев ткнул мне в грудь пальцем и спросил, зачем я смотрел на сияние. Я молчал, и он снова и снова повторял свой вопрос; я покосился на дверь, но он перехватил взгляд и сказал, что от него еще никто не убегал. И тогда я понял, что это и есть смерть. Мне стало невыносимо тяжело, хотелось только одного — выскочить из кабинета в коридор, где наверняка были люди. Мне страшно захотелось жить... А Ковалев уже тянулся ко мне руками, приговаривая так, словно бы мяукал: «Сияние! Ишь чего захотел...» И неожиданно рявкнул: «Я тебе покажу сияние!»

От этого крика я и проснулся, чувствуя, как бешено колотится сердце. Лежал некоторое время без движения, не веря, что я жив, а потом достал спички и посмотрел время. Оказалось, я проспал не более получаса. Закурив, я старался не думать о кошмаре, и уснул не скоро. Больше мне ничего не снилось, но утром, как только я открыл глаза, так сразу же вспомнились: и Петушок, и Ковалев. Я вскочил с кровати, натянул джинсы и пошел поскорее умываться.