Петр Кириченко - Четвертый разворот

— Да ты что, забрал ее из коридора? — спросил Рогачев, когда Саныч замолчал. — Так прямо и уговорил?

— Через час уже летели, — усмехнулся Саныч. — Взял ее в охапку и понес в самолет. Счастливый был...

— И не вырывалась?

— Как тебе сказать...

— Постой! — воскликнул Рогачев. — Самолет-то у вас, как бы это... неприспособленный. Если что...

Он не договорил, а Саныч только хмыкнул.

— Прыгали бы на одном парашюте, — произнес он не сразу, видать, вспоминая то время. — На одном бы и доправили, она маленькая, какой там вес. Но ничего — долетели: мне выговор к жене впридачу, как поздравление...

Помнится, Тимофей Иванович выразил свое восхищение коротким «Да!» — он вряд ли представлял, что в жизни могло произойти что-нибудь подобное: жениться за какой-то час. Невероятно: три дня куда ни шло, но за час... Рогачев спросил Саныча, не жалел ли он после, но тот взглянул на него и ничего не ответил.

Задумавшись, я не сразу заметил, что Тимофей Иванович пристально смотрит на меня. Строго так, а левый ус нетерпеливо подергивается. Губы округлил, и кажется, не выдержит, вот-вот что-то скажет. Нет, промолчал и на этот раз, но я его прекрасно понял, подумав, что наш механик, в сущности, немой человек.

— Скорость по-прежнему восемьсот, — доложил я. — Курс нормально. Поворотный — по расчету.

— Принял, — откликнулся Рогачев.

А Тимофей Иванович довольно заулыбался: он ждал моих слов и обрадовался, что я его понял. Рогачев попросил его взглянуть, чем я занимаюсь — навигацией или же задумался, как в прошлый раз. Мне теперь ошибаться нельзя, потому что Рогачев все припомнит, когда придет время. Позавчера на заходе я начал разворот на две секунды позже, и он проворчал что-то о штурманах; дескать, грамотных мало. Саныч одернул его и, увеличив крен, исправил ошибку, но Рогачев, вероятно, занесет и это в записную. Теперь он не простит мне ничего, даже самой малости. И словно бы спрашивая, простит мне командир или не простит, я повернул голову к Тимофею Ивановичу, надеясь увидеть ответ на его лице. Но механик созерцал свои приборы, усы его перекосились, левый оказался ниже, и это значило только одно: выработка керосина шла неравномерно и в правой плоскости его оказывалось больше. Я ждал, что Тимофей Иванович протянет руку и включит насосы, чтобы выровнять топливо, и подтвердит мою догадку, но он не двигался. Я обрадовался своей ошибке, но он тут же нажал переключатели. Мне ничего не оставалось, как отвернуться от него и отметить в журнале пролет Петрозаводска, который мы давно прошли.

Глядя на Тимофея Ивановича, я представляю, чем заняты пилоты, многое угадываю, но иногда, заметив, как на лице механика промелькнула какая-то тень, попадаю в тупик. Что за тень? Двигатели посвистывают равномерно, температура не стремится за пределы, вентиляция шумит. Что же еще? Что?.. И тогда мне кажется, Тимофей Иванович встревожен тем, чего еще нет, но что непременно будет. Но что? Что будет? И думается о том, что этот молчаливый человек знает то, чего не знаем мы все, носит в душе какую-то тайну и предчувствие чего-то. Спросить бы его, да ведь не скажет, улыбнется смущенно, как бы давая понять, что этого-то нам лучше не знать.

Рогачев нетерпеливо пристукнул ногой по педали; я повернул голову к механику, надеясь, что он подскажет, о чем тревожится наш командир, но он вышел из пилотской, и я словно бы ослеп. Остается только гадать, вспомнилась ли Рогачеву Татьяна или же Глаша, а возможно, появились сладкие мысли о том, что пора ломиться в Рим? Или же заметил он северное сияние, что начинает поигрывать по курсу?

Под правым крылом проплывает Сегежа, яркая от множества белых огней. На нее клином натекает с Белого моря легкая облачность, похожая на дым большого костра. Пятна снега стали заметнее, скоро они сольются в сплошную простыню, и темнота ночи уступит ровному свечению звезд и снега. Мы и летим к этому свечению да к сполохам сияния. Эфир молчит, нет нам ни встречных, ни попутных. Мы одни в черноте ночи. Курс лукавит и уводит самолет влево, но исправлять нет смысла, потому что следующий разворот будет именно в эту сторону. Да и уводит он немного... Неожиданно, как луч посадочного прожектора, врывается свет из кухни: входит Тимофей Иванович, а за ним проводница. Она закрывает дверь и говорит, что будет подавать ужин. В полумраке мне видна только ее юбка и отсвечивающие красновато колени, и поэтому кажется, что это вошла к нам Татьяна. Я жду, что она присядет и, заглянув в мою кабину, спросит: «Куда летим?» Я взмахну рукой вперед и скажу: «Туда!» Она засмеется и попросит взглянуть в локатор, а заглянув, скажет: «Точно, как в кино».