Петр Кириченко - Четвертый разворот

Она смотрела на меня так, словно бы я говорил чепуху, которую не стоит и слушать: для нее кино было реальной жизнью, но видимой как бы из окна комнаты. Как-то я попытался убедить ее в том, что экран есть экран, у него свои законы, свои и ошибки, и нельзя все принимать на веру, — она взглянула так, будто бы я пытался ее разыграть. Пришлось замолчать. Кстати, я все собирался спросить, когда она увидела свой первый кинофильм, возможно, это произошло довольно поздно, когда она была взрослой, или же видела их в детстве мало. Впрочем, быть может, дело и не в этом, к тому же я так и не спросил.

Название фильма, того самого, после которого мы разругались, мне не запомнилось, но еще в зале я заметил, что Татьяна терла глаза. А наша соседка даже всплакнула, пошмыгав носом, и все комкала в руках белый платок. Вот эта женщина меня разозлила больше всего, а тут еще Татьяна принялась пересказывать фильм, я оборвал ее на полуслове, сказав, что увиденное просто отвратительно.

Конечно, я перехватил, даже в самом захудалом фильме можно при желании отыскать что-то стоящее. Татьяна восприняла мои слова как личное оскорбление и заявила, что давно не видела такой чудесной осени...

«Какие деревья, какое озеро...»

«Видел, не хвали, — ответил я. — Да и не в деревьях дело».

«Видел? — спросила она насмешливо, так, будто бы я не сидел в зале рядом с нею. — А бывает, человек смотрит, но не видит».

Я согласился, что бывает и так, и очень даже часто, и тогда Татьяна сказала, что фильм прекрасный тем, что именно такое происходит в жизни. Пришлось кивнуть и на это, но тут вспомнилась плакавшая в кино женщина, и подумалось, что она придет домой и устроит мужу головомойку. Да и не только она — многие станут пилить мужей за то, что те не хватают такси и не везут их в деревню.

В фильме рассказывалось, как мужчина и женщина встретились случайно на Невском, постояли, поговорили, вспомнили друзей и свои прошлые свидания, а затем решили поехать в деревню, где у героини была подруга. Затея показалась им оригинальной, они мечтали, представляя, как нагрянут в гости, а герой «вовремя» вспомнил, что завтра суббота, на службу являться не надо, значит, можно веселиться. Они остановили таксиста, тот, конечно, и слышать не хотел, но герой сунул ему синенькую... Словом, покатили. На счастье, хозяева оказались дома: убирали картошку. Бросили, разумеется, эту грязную работу, стали ублажать гостей. Помочь с картошкой наши герои не предложили, посидели за столом и пошли к озеру. Пошли герои, а хозяева остались, поскольку хлопот теперь у них прибавилось.

У озера, как водится, безлюдье, безмолвие, красота ранней осени. Оператор постарался действительно на совесть. Наши герои постояли у воды, поцеловались и похвалили себя за то, что не стали скучать в надоевшем городе, а прикатили сюда. Герой обнял героиню и сказал, что деревня — это чудесно. С этим они возвратились в дом, где снова был накрыт стол и где, понятно, было весело. На другой день герои явно заскучали, вспомнили город, привычную жизнь, свои квартиры, но, поскольку приехали на два дня, отправились к озеру снова. Постояли, поглазели, озеро, конечно, показалось им другим, не таким привлекательным, да и деревня увиделась другой: восторгаться нечем. На объятия их не тянуло: героиня стояла нахохлившись, а герой глубокомысленно высказался по поводу жизни в деревне.

Вскоре они простились и отбыли в Ленинград, а приехав, холодно расстались. Герой, правда, позвонил вечером и смело спросил, когда они встретятся. Героиня стала говорить, что много работы, всяких забот. Он обрадовался, положил трубку и задумчиво поглядел в окно, за которым виделась какая-то улица, устроился поудобнее в кресле и стал смотреть телевизор. На том, как говорится, и все.

И, не выдержав, я сказал Татьяне, что это всего-навсего пошлая история и что герой, судя по отдельным фразам, закрутился между двумя любовницами из разных отделов своего института, а тут встретил и третью. Татьяна ответила, что он вовсе не закрутился, а просто не знает, кого любит сильнее.

«Вот-вот, — посмеялся я. — В институте много женщин, и он обабился с ними и столько занимается собой, что ему некогда рассчитать как следует шайбу для стабилизатора, и она разлетается после десяти взлетов...»

«Кино совсем о другом! — выкрикнула она тихим шепотом. — Там нет никаких твоих шайб и стабилизаторов!»

Это «твоих» разозлило меня еще больше, и я сказал, что и герою и героине скучно, потому что у них нет ничего стоящего ни в городе, ни в деревне. И нечего было туда мчаться как оглашенным и отрывать от дела других людей; они сами устроили себе такую жизнь, скучают, ахают, а на самом деле довольны: торгуют потихоньку собой, другими и даже скукой. Все должны бегать вокруг и сокрушаться: «Ах, им скучно! Спасайте их!» Да им не требуется никакого спасения. Они добились того, чего хотели. А эта героиня забеременеет и родит сына, купит двухкомнатную квартиру, привезет стенку из опилок, повесит две репродукции за пятерку и посчитает, что сделала в жизни все, что могла. Она при встрече с отцом этого ребенка едва поздоровается, свято веря, что ей больше никто не нужен. Позже она почувствует пустоту, потому что эти репродукции, как и стенка местного «Гомельдрева», как все эти шкафы, которые в воде не тонут и в огне не горят, хотя и сделаны из отходов, не открывают человеку глаза, а зашторивают их...