Виктор Козько - Судный день

Шкет, Кирюха и Петька наблюдали, как Андрей расправляется с подшипником. И Андрей старался не посрамить свою улицу, белорусскую, полесскую выучку. Опозориться ему было нельзя: больнее, когда над тобой смеются, чем когда тебя бьют. И в подшипнике, чтобы его раскокать, надо прежде найти больное место, надо знать его. Андрей знал — середка, где, кажется, менее всего уязвимо. В середку и целил кувалдой.

Подшипник сыпал желтыми искрами и не поддавался, уходил в землю. Андрей выковыривал его, ставил на твердое место и лупил, лупил без передыху. А без передыху, с подведенным животом махать кувалдой — работка не из легких. Он уже выдохся, сдыхал и сдох бы, сдался, если бы не знал, что бронза — никудышный металл, куда слабее его упорства. Его, Андрея, чем больше бьют, тем он крепче и злей, силы у него уходят потихоньку. А бронза сдается враз. Один только хороший удар. И он сделал этот удар, и лопнул подшипник, раскололся пополам, и выпала кувалда из рук.

— Не шпион? — удивился Шкет.

— Куда едешь? — спросил Петька, когда он отдышался.

— В Москву, — и не подумал запираться Андрей.

— Хороший город, большой, — одобрил Петька. — А деньги есть?

— Не, у меня как у камыша...

Шкет засмеялся, Кирюха сделал ему смазь, и он умолк.

— Дурик, — сказал Петька. И Андрей не понял, кому это он говорит. Но потом стало ясно — ему. — Бестолковый город Москва, — продолжал Петька. — Большой, а толку... Паровозов много, вокзалов много, а тибрить нечего. Костра негде разжечь. Город же кругом.

— Но живут же там такие же, как мы, с чего-то? — отказывался ему верить Андрей.

— Живут, кто на ходу подметки резать может. Ты можешь?

Андрей не мог, но горевал он недолго.

— Мне там только одного человека повидать...

— Знаю я этого человека. Пять раз ездил. Не за себя, за отца просить хотел...

— А отец у него знаешь кто? — округлил глаза Шкет.

— Ну пошёл, пошёл. Прикуси язык.

Петька замолчал, молчал и Андрей, смотрел, как красно и сине тлеют на костре картофельные шкурки.

— У тебя отец жив или где? — снова заговорил Петька.

— Нет у меня отца, на мине подорвался...

— Тоже плохо... Ну что, братва, двинем к реможнику?

— А может, все же тот ларек?.. Вот он как раз в окошко пролезет, — Кирюха кивнул на Андрея. — И ты вместе с ним еще разок в Москву? А?..

Но Петька не ответил ему, лишь погрозил кулаком, Шкет вытащил из быльняка мешок с какими-то железяками. В этот мешок бросили и разбитый подшипник. Петька взвалил его на спину, и ребята отправились в город.

Город, центр его был каменным... Каменным и мертвым. В закопченные камни мертво и глухо въедался низкорослый чертополох с бурыми листьями и такого же цвета колючками, вонзал свои корни-когти печальный и надменный в своей печали краснорожий и неприступно колючий татарник. Среди этого татарника и репейника сновали люди с носилками и кайлами, в основном женщины.

— Зачем они там? — спросил Андрей у Петьки.

— Работают, разбирают развалины...

— И можно их разобрать? — тщась охватить взглядом каменную пустошь, подивился людской настырности Андрей.

Петька лишь пожал плечами.

— А они не немки? — не отставал от него Андрей.

— С чего это они должны быть немками?

Андрей уже и сам понял, что сморозил глупость: женщины, работающие здесь, не могли быть немками. Будь на их месте мужики, они могли бы оказаться немцами. Пленные немцы разбирали развалины, отстраивали заново депо и вокзал в его городе. И ему почему-то казалось, что только немцам под силу разобрать этот каменный пустырь: смогли сделать землю кладбищем, смогут и из кладбища снова сделать землю.

— Подойдем к ним, — предложил Андрей.

— Подойдем, Петь, — поддержал его Шкет, — пошаримся. А вдруг там медь или алюминий есть... А вдруг там... что-то есть...

Вблизи развалины были еще страшнее, чем издали. Издали у них все же были границы, а вблизи...

— Ну, чего зенки раззявили! Глядеть на нас неча. А помогать, так вот они, камни, бери и неси. — Женщина с разбитыми до крови руками отложила кайло и заправила под серый от пыли платок припорошенную каменной пылью седую прядь.

Отказаться было нельзя. Андрей наметил добрый, со следами былого цветастого наката обломок стены.

— Под силу, под силу бери, килу схватишь! — прикрикнула на него женщина. Но ему хотелось именно не под силу, он уже знал: будешь выбирать под силу, можешь не выбрать ничего. Дело только тогда дело, когда не под силу, когда глаза на лоб и рвутся жилы — это значит так, как эти женщины, как всю жизнь мужики в его Клинске. Потому эти мужики топорами, но били немца и побили. И он отнес, одолел свой камень, растягивая жилы, теряя землю и глаза, бросил в общую кучу, чтобы потом много лет спустя, с чистой совестью бросить в курган Славы свою жменьку — горсть земли. По обломку отнесли Шкет, Кирюха и Петька. Отнесли и пошли по новой.