Иван Шевцов: Набат

Он говорил резко, безапелляционно, и каждую фразу сопровождал грозным жестом. Потом, после паузы, понизив голос:

- Кстати, этот Дельман был из ваших.

- Что значит из наших? - Хассель вскинул настороженный взгляд на стоящую напротив тучную фигуру оберфюрера.

- Из ведомства адмирала Канариса. А точнее - из отдела полковника Гелена.

- Рейнгарда Гелена? - оживленно переспросил Хассель. - Вы с ним знакомы? - упоминание о Гелене сделало Хасселя словоохотливым.

- Не имел чести.

- Рейнгард родился в Бреслау. Отец его отставной оберлейтенант Вальтер Гелен. Между прочим, его супруга фрау Шарлотта Агнесса Хелена фон Зейдлиц-Курцбах доводится мне дальней родственницей. С Геленом я познакомился в тридцать восьмом году у нас в Лигнице. Рейнгард тогда командовал батареей в восемнадцатом артиллерийском полку. В первую встречу на меня он произвел весьма приятное впечатление. По крайней мере, мне он показался человеком гибкого ума и твердых убеждений. В нем чувствовался характер. В сороковом году я снова встретился с Рейнгардом уже в Берлине. В то время он был адъютантом начальника штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера. Фортуна ему улыбалась. И он заслужил ее улыбку. Я убежден: такие, как Рейнгард Гелен, судьбой предназначены для больших государственных дел.

Но судьба тогда еще малоизвестного разведчика не очень интересовала оберфюрера Шлегеля. Тем более что к беседке причаливала лодка с улыбчивой румянолицей фрейлейн на борту, выполнявшей в хозяйстве Хасселя обязанности экономки, секретаря, прислуги и так далее и тому подобное. Она была из тех, о которой поэт сказал "стройна, румяна, круглолица", пышущая задорной молодостью, здоровьем и самыми искренними пылкими чувствами к своему патрону, которого она откровенно боготворила. Герта молча кивнула оберфюреру, одарив его слегка смущенной улыбкой, с привычным изяществом и быстротой накрыла стол, расставив закуски и бутылки с напитками: коньяк, вино, водку, - вопросительно посмотрела на Хасселя.

- Спасибо, Герта, вы свободны, - кивнул доктор и предложил оберфюреру, провожающему прилипчивым взглядом фрейлейн, садиться за стол.

- У вас, доктор, отличный вкус, - потирая руки и облизываясь, сощурил масленые глазки Шлегель.

- О вкусах не спорят, - вяло, не поддержав игривого тона, ответил Хассель, потянувшись к бутылкам. - Что будем пить?

- Коньяк? Французский? Великолепно!.. Хассель налил гостю коньяку, себе рейнского вина. Поднял бокал, изучающе уставился на Шлегеля, сказал:

- Ваше здоровье, оберфюрер. Желаю в следующий ваш приезд видеть вас бригаденфюрером.

И хотя слова Хасселя содержали увесистую долю иронии, тщеславный оберфюрер принял их за чистую монету и был приятно польщен.

- Благодарю, сердечно благодарю, герр доктор. Будем надеяться: уже сделано представление на бригаденфюрера. Я очень польщен, но мне хотелось бы первую рюмку выпить за нашу победу там, на Востоке, за победу в новой летней кампании, которую готовит наш фюрер. - Шлегель сделал многозначительное лицо, стараясь показать, что ему кое-что известно о готовящемся генеральном наступлении немецких войск. Прибавил с хвастливым намеком: - Это будет жестокая расплата за Сталинград.

- Дай бог, - сказал Хассель и не спеша осушил свой бокал. Доктор не был поклонником Бахуса, из всех спиртных напитков предпочитал сухие вина. Впрочем и в них не находил особого наслаждения. Зато гость олицетворял собой полную противоположность хозяину. Второй тост он уже пил не из маленькой коньячной рюмочки, а из винного фужера, пил с жадностью и наслаждением, не забывая при этом помянуть недобрым словом французов, чей коньяк, по мнению Шлегеля, недостаточно крепок и не имеет настоящего аромата.

После второго фужера коньяка Шлегель, казалось, начал трезветь. Но доктора называл на "ты" и просто по имени. Свой тост он говорил стоя, уверенно держась на ногах:

- Я пью за тебя, дорогой Артур, за твой талант, за твой ум. Тебя любит Германия, тебе доверяет фюрер! К черту всякий гуманизм и совесть. Да здравствует долг гражданина перед Отечеством!..

Хассель дружески улыбался, фужер за свое здоровье выпил до дна и, как многие умеренно пьющие, быстро захмелел. А будучи слегка навеселе, он становился общительным, разговорчивым, впадал в состояние раскованной доверчивости, совершенно чуждой ему в трезвости. Он уже не задавал себе вопроса: "Зачем пожаловал этот подручный Шелленберга и что ему здесь нужно?" Наплевать ему на всех - и на гестапо, и на СД. В конце концов, он честно исполняет свой долг, и этот оберфюрер сказал правду по его адресу. Долг превыше всего, а он, Хассель, человек долга. И Шлегель показался ему не таким уж примитивным и ограниченным, какими считал всех эсэсовцев доктор Хассель, а даже, напротив, человеком, не лишенным трезвого ума и преисполненным чувства долга. Ведь работа у него, у этого оберфюрера, мечтающего о, как там по-ихнему, бригаденфюрере, - работа у него - грязная, кровавая. Впрочем, если трезво смотреть на вещи, то и у Хасселя нисколько не чище, и Шлегель это знает, не может не знать от своих агентов, которые охраняют замок графа. И наверно, находят на Шлегеля минуты нестерпимой хандры - Хассель это знает по себе. Потому и приехал он к своему коллеге, чтоб развеять хандру, излить душу.