- Не мог днем позвонить. Нахал.
- Это неправда, мама. - Вера не смогла сдержать протеста. - Он порядочный человек и талантливый скульптор. Может, самый талантливый из современников.
- Порядочные жен не бросают, - сердито отозвалась Ольга Ефремовна. - А он бросил жену и ребенка.
- Этому ребенку уже двадцать лет, мы в одной школе учились. А то, что от жены ушел, так в жизни, мамочка, всякое случается.
- Что ты знаешь о жизни? Настоящей-то жизни ты еще не видела… А защищаешь черт знает кого.
"Смешная. Ну чего она злится? Что плохого сделал ей Петр Васильевич Климов? Или Балашову?.. Странная логика у мамы". А перед глазами сельские, совхозные картины: березы, молодая листва в гаю, цветы. И небо, синее-синее, с голубой дымкой облаков. И Миша… Он не скульптор, не артист, не Коля и не Роман. Они все немножко похожи на Михаила, каждый по-своему. Все в нем одном слились. Все лучшее, что есть в каждом из них, есть в ее Мише. Только в нем и больше ни в ком на свете. Нет, она не может ошибиться. Разве мало встречала людей разных - хороших и плохих, добрых и злых, умных и ограниченных. Вспомнились Егоров и Сорокин, Тимоша и Федя Незабудка, Посадов и Климов, Роман и Коля, Озеров и Грош, Илья и Максим, совхозный летчик и Саша Климов. Но лучше Миши Гурова не было. Он человек особенный. Чем? Она не знала и не хотела знать. Об этом знает только сердце, но его не надо спрашивать…
Миша, Нюра, Юля… А почему они, обе? Какое они имеют к нему отношение? Этого быть не должно - ни Юли, ни Нюры. Есть только они двое: Миша и Вера. "За счастье надо бороться…" Кто это сказал? Кажется, Надежда Павловна. Я буду бороться, буду, буду…"
И так за полночь мечутся думы. В селе уже, наверно, давно пропели вторые петухи. А тут тишина и ровное дыхание мамы. Успокоилась. Бедная мама. Как мне тебя жаль. Поехала б ты туда, со мной. Там хорошо, там очень хорошо, и тебе понравится.
Вера уснула, когда в окно заморосил сеющий свет. Видела ли она сны? Не успела; утром разбудил телефонный звонок. Алексей Васильевич спрашивал, будет ли она играть Искру Козакову.
- Нет, Алексей Васильевич. Спасибо вам за все, за все хорошее. Сегодня я уезжаю. В совхоз. Да, сегодня. Обязательно.
1
Поезд приходил рано утром. Еще вечером проводница сказала Вере:
- Вы спите, девушка, и не беспокойтесь, я разбужу.
Но Вера выспалась днем, чтобы не спать ночью. Лежа на верхней полке с зажженным у изголовья тусклым ночником, пробовала читать стихи. В памяти ничего не оставалось; глаза бегали по страницам книжки, а мысли бродили совсем по другим просторам - рассеянные, взволнованные и тревожные. Упрекала себя в легкомыслии - почему уехала, не повидавшись с Михаилом.
Поезд шел до обидного медленно, не шел, а нехотя, лениво тащился. Машинисту некуда было спешить. И потом, что за расписание: прибывает на станцию в пять утра, когда все люди спят. Ее, конечно, встретят, если только Надежда Павловна получила телеграмму.
За полчаса до прибытия оделась, забрала вещи - чемодан и сумку - и вышла в тамбур. Было довольно свежо. Она зябко поежилась, достала зеркальце и ахнула: на нее смотрели усталые, воспаленные глаза. Сухие губы, бледновато-серое лицо. Ну прямо точно из больницы вышла. Как приедет, сразу отоспится, а потом уж покажется на люди. Во всяком случае, он не должен видеть ее такой. Она сама пойдет к нему домой первой, ей некого бояться. Зайдет и поговорит откровенно. Выскажет все, почему вернулась так быстро. Скажет, как тосковала по совхозу.
За окном двигалась темная, холодная пила леса, и зубцы ее резали светлое, рдеющее небо. Резали беспрестанно, упорно и, казалось, от этого постепенно накаляется докрасна небо. Наконец из-под зубцов ярко брызнули искры и ударили в глаза.
Всходило солнце.
Проводница не спеша открыла дверь, протерла влажной тряпкой поручни, посоветовала не торопиться и пропустила Веру вперед. Перрон был пуст, без суеты и шума. Она взяла чемодан и спустилась на одну ступеньку. Перед ней, у самого вагона, стоял Михаил с протянутой рукой.
- Давай чемодан!
У вагона не было платформы - Михаил стоял внизу, на земле. Подхватил левой рукой чемодан, а правой в тот же самый миг подхватил девушку и не поставил ее на землю, а понес, как ребенка, к вокзалу. Голова шла кругом, все было, словно в тумане, и Вера лишь повторяла негромким, слабым голосом:
- Не надо, Мишенька, тебе тяжело. Тяжело тебе, не надо.
Он донес ее до машины, стоявшей с другой стороны вокзального здания, опустил на землю и крепко поцеловал. Сел за руль, она рядом. Шофера не было. Ехали медленно. Говорили что-то бессвязное и незначительное. Никто никого ни в чем не упрекал и ни о чем не спрашивал. Они были счастливы и не хотели омрачать этих минут нелепым подозрением, необдуманным словом. Она положила свою руку на его плечо, нежно перебирала мягкие волосы, трогала его ухо, щеку, брови. Горячие трепетные пальцы ее мягко скользили и обжигали. В лесу он остановил машину. Галдели птицы во все голоса, надрывались в неистовом восторге. И среди этого нестройного хора выделялся могучей и дивной трелью голос солиста, ядреный и ясный, переливчато-звонкий, как студеный ручей, прозрачно-мягкий, как волокна нагретого воздуха, очаровательный, как утреннее небо, бодрый, как майские леса.
Читать дальше