— Как нынешний рубль, — ехидно заметил Устругов.
— И как порядок на железных дорогах, — парировал Михайлов. Вологодский постучал карандашом по застывшей чернильнице:
— Согласен: власть должна быть устойчивой и твердой. Но что для этого необходимо? Что? — повторил вопрос, как учитель на уроке истории. Опять наступила неловкая пауза. И первым нарушил ее, подал голос, а может, и саму идею генерал Розанов:
— Диктатура — вот что необходимо! — и посмотрел на Колчака. Колчак сидел, положив нога на ногу, и не проронил пока ни единого слова. Тонкие, слегка обветренные губы презрительно поджаты, лицо спокойно, как будто все, о чем тут идет речь, никак не трогало и не касалось военного министра. Адмирал и сейчас, когда генерал Розанов предложил диктатуру, невозмутимо и выжидательно промолчал.
— Значит, диктатура, — повторил Розанов, пристукнув себя кулаком по колену. И Вологодский с излишней поспешностью поддержал его:
— И я не исключаю этого. Да, да! Если мы действительно думаем о возрождении России… Но кто? — вопросительно обвел всех обволакивающим своим взглядом. — Кого можем мы предложить на эту роль?
Министры молчали. Наконец, тот же Розанов сказал:
— Генерала Болдырева.
— Исключено, — решительно возразил Михайлов.
— Почему?
— Да потому хотя бы, что Болдырев — член павшей Директории…
— Простите, но я тоже член Директории, — обиженно заметил Вологодский. Михайлов как будто и не слышал его.
— А во-вторых, — продолжал он, — не будем забывать: генерал Болдырев является главнокомандующим, в армии знают его и любят… Разумно ли сейчас заменять его другим главкомом?
Аргументы показались вескими. И все согласились: Болдырева не стоит трогать. Но кто же в таком случае, кто?…
«Генерал Хорват», — написал в блокноте Устругов и показал Михайлову. Министр финансов взял блокнот и долго рассматривал, словно там значилась не одна фамилия, а целый список. Наконец, вернул блокнот и, усмехнувшись, шепнул министру путей сообщения на ухо: «Спрячьте и никому не показывайте».
А вслух сказал:
— Адмирал Колчак. Другой кандидатуры я не вижу. Вологодский вздохнул облегченно, разгладил бороду.
Устругов поспешно вырвал из блокнота и скомкал злополучный листок с фамилией генерала Хорвата.
Колчак сидел все в той же спокойной, невозмутимой позе — казалось, для него это не явилось новостью, и он заранее знал об исходе министерских «дебатов».
Когда окончательно рассвело и город проснулся — новая власть уже вступила в силу, о чем извещали постановления и указы, расклеенные на всех главных улицах и видных местах.
«Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского правительства, совет министров, с согласия наличных членов, постановил: принять на себя всю полноту власти.
Председатель Совета Министров Петр Вологодский. Члены Совета: Устругов, Гатенбергер, Колчак, Ключников, Гинс, Серебреников, Старынкевич, Зефиров, Михайлов, Щукин, Краснов, Петров, Шумиловский.
Управляющий делами Совета Министров Тельберг».
Одно было неясно: отчего же события, «прервавшие деятельность правительства», не коснулись Совета Министров?
Второе постановление не только не проясняло, но еще больше запутывало ситуацию:
«В виду тяжкого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках — совет министров постановляет: передать временно осуществление верховной государственной власти вице-адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование верховного правителя».
И, не давая опомниться, на голову обывателя обрушился целый каскад постановлений, указов, приказов и обращений — и все это в один день, в один час. Указ Совета Министров о производстве вице-адмирала Колчака в адмиралы. Приказ самого адмирала о своем назначении верховным правителем. И его же, верховного правителя, обращение к народу:
«Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом…»
Колчак надеялся поставить дело так, чтобы к весне девятнадцатого года Россия была свободной от большевизма. И все свои надежды — тайные и явные — связывал с армией, которую призывал «сковать свои ряды железной дисциплиной», а главное — «отказаться от всякой политики». Солдату, как он считал, политика ни к чему, ибо она отвлекает от главного: умения хорошо стрелять и беспрекословно выполнять приказы, на которые адмирал в те дни не скупился. Однако уйти от политики не удавалось. И первым, кто напомнил об этом, был генерал Болдырев, явившийся вскоре после утверждения диктатуры отнюдь не с поздравлениями. Главнокомандующий прибыл прямо с фронта, и вид у него был далеко не парадный.
Читать дальше