Агния Кузнецова (Маркова) - А душу твою люблю...

Дедушке подводят коня. Он не по возрасту легко вскакивает в седло, и нянюшка подает ему внучку.

Они едут по аллеям парка, едут медленно, но Наташе все-таки страшно с такой высоты смотреть на посыпанные красным песком дорожки, многоцветные клумбы. Страшно ехать вровень с ветвями цветущих лип, вровень с крышами беседок, отделанных нарядным деревянным кружевом.

Многие родные не верят, что Наталья Николаевна так рано начала помнить себя. Но память на прошлое у нее действительно необычная. Она, например, очень ярко представляет себе, когда ее – пятилетнюю – дедушка отпустил погостить к родителям и поручил ей увезти в подарок отцу фамильный перстень и письмо.

Она и теперь вспоминает утомительный путь из Полотняного завода в Москву, возок, в котором ехала она с нянюшкой и еще двумя женщинами. Кто они были?..

Позднее она узнала, что тот перстень отец передал старшему сыну Дмитрию, а с нею в обратный путь послал дедушке письмо, в котором благодарил за подаренное кольцо, но добавил, что считает себя из-за болезни недостойным носить его.

Наташе исполнилось шесть лет, и дедушка нанял учителей – обучать ее музыке, русскому языку, рисованию.

Дедушка нежно любил свою внучку, и она платила ему тем же. Он до самой смерти оставался ее добрым другом. Когда сватовство Пушкина было холодно встречено родными, Наталья Николаевна писала Афанасию Николаевичу:

Сего 5 майя 1830 года. Любезный Дедушка! Узнав через Золотарева сомнения ваши, спешу опровергнуть оные и уверить вас, что все то, что сделала Маминька, было согласно с моими чувствами и желаниями. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые вам о нем внушают, и умоляю вас по любви вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета. В надежде, любезный Дедушка, что все ваши сомнения исчезнут при получении сего письма и что вы согласитесь составить мое щастие, целую ручки ваши и остаюсь навсегда покорная внучка ваша

И второе письмо.

Сего 2 майя 1830 года. Любезный Дедушка! Позвольте принесть вам мою. усерднейшую благодарность за вновь оказанное вами мне благодеяние. Никогда не сомневалась, любезный Дедушка, в вашем добром ко мне расположении и сей новый знак вашей ко мне милости возбуждает во мне живейшую признательность. Для дополнения щастия моего остается мне только, любезный Дедушка, просить вас о вашем родительском благословении…

Письма ли подействовали, изменились ли какие-то обстоятельства, но Афанасий Николаевич благословил внучку и пригласил ее вместе с женихом в гости.

Вспомнился Наталье Николаевне и тот день, когда по желанию матери она возвратилась от дедушки в родную семью.

Была зима. Ее вынесли из возка, одетую в нарядную соболью шубку. Сбежались братья и сестры. Наташа испуганно смотрела на них и чуть было не расплакалась, когда мать, сердито сдвинув брови, сказала, сбрасывая с нее шубку, что дедушка зря приучил ее к такой роскоши.

Последний раз дедушку Афанасия Николаевича видела Наталья Николаевна, когда он приезжал на крестины ее старшей дочери Марии Пушкиной. В том же году он умер.

«Милый, милый дедушка!» – думает Наталья Николаевна, вспоминая его горячую привязанность к себе. Она прощает ему буйство молодости, разгульную жизнь зрелых лет. Она с нежностью представляет его сухую, сгорбленную фигуру, облысевшую, в венчике седых волос голову, сморщенное лицо, под старость ставшее совсем усохшим, и живые, нестарческие глаза.

Жизнь в Москве в доме Гончаровых была совсем другой, чем на Полотняном заводе. Никто уже не баловал Наташу, не выписывал ей из-за границы игрушек, не прислушивался к ее желаниям.

Дети жили в постоянном ожидании психических приступов отца. В буйном состоянии он был страшен. Мать хотела отправить его в больницу, но, когда с этой целью приезжали врачи, он, словно предчувствуя это, вел себя почти как нормальный человек.

Отец обычно обедал с семьей. Когда в обширной столовой был накрыт стол и все рассаживались по своим местам, за Николаем Афанасьевичем посылали горничную.

Наталья Николаевна помнила, как однажды отец увидел на столе забытый графин с водкой. К ужасу матери и прислуги, которые знали, что спиртного ему нельзя, он торопливо сделал несколько глотков прямо из графина, и тотчас же опьянение перешло в буйный приступ: схватив нож, он бросился на жену. Замирая от страха, сидели дети. Они не имели права выходить из-за стола без разрешения матери, которую боялись не меньше отца. И только когда та подала знак салфеткой, дети кинулись спасаться в мезонин, где была тяжелая дверь со щеколдой.