Агния Кузнецова (Маркова) - Ночевала тучка золотая...

«Сибирская тайна на две персоны», – с интересом прочитала Нонна. Это что-то стоящее, загадочное. «Надо заказать, – решила она. – А потом расскажу сибиряку Антону, что это была за сибирская тайна на две персоны под музыку старинных романсов в окружении капиталистов».

Сибирская тайна стоила очень дорого: 14 марок!

Нонна вспомнила, что тетя Таня, по ее собственному признанию, тратит в день на питание не более 6 марок.

«Сибирская тайна» осталась неразгаданной: Нонна взяла «пельмени по-сибирски» и «десерт «Романов». Пельмени оказались треугольными, а десерт – невкусным мороженым.

– Тетя Таня, вы помните, какое вкусное мороженое в Москве? – спросила Нонна.

Тетя Таня расчувствовалась и снова поднесла платок к глазам.

– Я ел московское мороженое в Берлине, в ГДР, – по-немецки сказал Курт и попросил тетю Таню перевести. – Я приехал в Берлин – и вижу: на улице в продуктовый магазин стоит очередь. Я удивился. В магазинах я никогда не видел очередей. Оказывается, продавали московское мороженое. Я встал в очередь и купил две порции. Но пока ел первую, вторая растаяла и испачкала мне костюм. Пришлось ее выбросить. Я очень жалел, потому что мороженое было действительно необыкновенно вкусным.

Рассказывая все это, Курт с удовольствием поглядывал на свой подарок.

– Что будем пить? – спросил он.

– Русскую водку, – ответила Нонна.

– Русскую водку! – почти прорыдала фрау Татьяна.

И скрипки тоже почти рыдали: «Белой акации гроздья душистые вновь аромата полны».

За соседним столиком сидел лысый грузный старик с утиным носом, маленькими отекшими глазами и выпяченным вперед крошечным ртом. Он сидел один на лавке, откинувшись на полированную бревенчатую стену. Пил водку медленно, смакуя, не закусывая. Отрываясь от рюмки, он складывал руки на круглом, высоком животе, закрывал глаза и слушал музыку. А потом вновь прикасался к рюмке, делал глоточек и снова принимал ту же позу.

Некоторое время он прислушивался к разговору за соседним столом. Потом резко встал, со звоном отодвинул кружку с квасом, опустил на стол недопитую рюмку водки и решительно направился к Нонне, Курту и тете Тане.

– Извините. Я услышал родную речь. Я русский эмигрант. Разрешите?..

Курт вопросительно взглянул на Нонну, на фрау Татьяну.

– О, конечно, конечно! Мы всегда рады соотечественникам! – приветливо сказала тетя Таня, указывая незнакомцу место рядом с собой.

– Крутилин, Иван Борисович, – отрекомендовался он, с трудом протискивая живот между столом и лавкой. – С кем имею честь?

– Татьяна Тимофеевна Вейсенбергер… Это – моя племянница Нонна Соловьева из Москвы. В гости приехала… А это – господин Курт Браун.

– Из Москвы… – мечтательно произнес Иван Борисович.

А в это время небольшой зал заполнился шипением заигранной пластинки. Хозяин включил старинный граммофон, и сквозь шипение можно было разобрать стихотворные строки. Их читал, по-видимому, русский, давно покинувший свою страну, или немец, хорошо владеющий русским языком.

Неизвестный чтец, давным-давно записанный на пластинку, очень волновался. Это чувствовалось в каждой строке:

Нонна оцепенела… Здесь, в ресторане «Романов», любимое стихотворение звучало как зов родной земли… И она внезапно ощутила острую тоску по этой земле. И вспомнила всех, кто был там – далеко-далеко… Все эти люди казались ей сейчас прекрасными, милыми, добрыми. Скорей бы увидеть их всех! Скорей бы!

Тетя Таня прикрыла глаза платком.

Слезы текли по щекам Крутилина. Маленький ротик его, обиженно вытянувшись вперед, произнес:

– «И тихонько плачет он в пустыне…» Вот и я плачу, барышня! – воскликнул Крутилин. – Этот стишок господина Лермонтова для меня здесь, в Мюнхене, – кусочек далекой родины. Вот я и плачу… Прииски у меня были в Сибири. С благородным металлом имел дело, по родительской дорожке пошел. Ну, а как «товарищи» пришли – через Владивосток и в Америку… Золотишко прихватил. Выручало оно в первые годы. А теперь вот старостой в православной церкви… И не то обидно, что старостой, – другого места мне тут нет. Кто я им?

Он обвел рукой ресторан. Помолчал немного и спросил тетю Таню, кивая в сторону Курта: