Агния Кузнецова (Маркова) - Ночевала тучка золотая...

Люся побледнела и встала. Она все поняла.

– Мы сами дали ей имя: Людмила Бояркина. Сперва за ребенком, то есть за вами, следили все мои приятели, которые жили здесь. А после они разъехались кто куда и, может быть, забыли о вас…

А мне запомнился этот случай. И, приезжая сюда, а иногда даже из Москвы я справлялся о Люсе Бояркиной. То есть о вас…

– А та… моя мать… на лестнице… Какая она? Вы не помните?

– Не помню. Теперь мне кажется, что вы на нее похожи. Но это, вероятно, фантазия. Разве я мог в темноте, за одно мгновение разглядеть ее? Конечно, фантазия!

…Вот так Люся все и узнала. Так получила путевку в жизнь.

И теперь все тот же Владимир Павлович пригласил ее на роль Неточки Незвановой. Это было его давней мечтой: снять о ней фильм.

Люся так переволновалась в период проб, что, когда начались съемки, наступил резкий спад. Она почувствовала усталое умиротворение. И это ее напугало.

«Покой для актера страшнее всего», – подумала она. Но покой этот, к счастью, исчез при первой же встрече с кинокамерой.

На съемки до студии ее провожал Антон. Он готов был, поджидая ее, просидеть до ночи в коридоре студии или гулять все это время на улице. Но Люся строго запретила ждать, и он, пожелав ей: «Ни пуха!..» – поплелся к троллейбусу.

На крыльце проходной будки она оглянулась, посмотрела ему вслед. Он шел съежившись, подняв воротник пальто, затолкав руки в карманы. Издали он казался совсем маленьким и смешно загребал правой ногой.

«И все же я не очень люблю его… – подумала она. – Во всяком случае, сцена, экран – они мне дороже!»

Люся шагнула через порог, словно в другой мир. И сразу же Антон стал ненужным, обременяющим, затерялся где-то вдали. Она была один на один с миром искусства – счастливая, неподкупная, неожиданно строгая к себе и к другим.

В час ночи, истерзанный до предела нервным напряжением, Владимир Павлович полулежал в кресле в комнате отдыха киностудии. Напротив него лежал такой же истерзанный оператор.

– Это чудо! Маленькое чудо! – с трудом ворочая губами, восторгался режиссер. – Знал ли я восемнадцать лет назад, в ту осеннюю ночь, что держу на руках, в пеленках, такое чудо?..

– Стало быть, крестный отец во всех смыслах! – ухмыльнулся оператор.

– Стало быть! А как же она доберется ночью до общежития? Транспорт-то уже не ходит! – вдруг всполошился Владимир Павлович. – Надо было на дежурной машине…

А маленькое чудо, забыв на студии шарф и перчатки, шагало в эти минуты по ночной притихшей и безлюдной Москве. Может быть, она шла даже не в ту сторону… Она была сейчас Неточкой Незвановой и, забыв обо всем на свете, тащилась по узким переулкам старого Петербурга.

Утром, когда Нонна встала, повторилось вчерашнее: тети Тани не было. Тот же скромный завтрак стоял на столе, а рядом лежала записка. Тетя Таня сообщала о том, что в 12 часов Курт заедет за Нонной. Они втроем пообедают, а потом отправятся в магазины, где тетя Таня собирается кое-чем ее побаловать.

Это было приятно! Нонна очень любила подарки. И не видела ничего предосудительного в том, что богатая тетка немного поистратится на племянницу.

А приодеться ей не мешало. Студенческих средств на наряды не хватало. Денег у бабушки просить не хотелось. Сама же она не замечала нужд внучки, да и то, что иногда предназначалось для Нонны, уплывало в руки хитрой, предприимчивой компаньонки.

В десять часов позвонил Курт.

– Доброе утро, Нонна, – услышала она в трубке его жизнерадостный тенорок. – Как вы спали?

– Гутен морген, Курт! – весело ответила Нонна. – Отлично спала. А вы как?

– Я не спал, Нонна, я думал о вас. Оказалось, что я очень люблю вас. Поверьте мне.

– Курт! Вы так гладко говорите по-русски, сознайтесь: перед вами лежит русско-немецкий словарь… Или кто-то написал вам эту речь?

– Нонна, вы злая девушка, – упавшим голосом сказал Курт. – Хотя я все равно люблю вас.

Нонна удобно уселась в кресле возле телефонного столика и, покачивая босой ногой, с удовольствием занялась разговором:

– Курт, я не верю, чтобы мужчина в сорок пять лет влюбился так, сразу… в девушку, которую совсем не знает. Это случается только в плохих кинокартинах.

– Я буду доказать вам! Скажите, как? – страстно протестовал Курт.

– Я подумаю…

– Хорошо. В двенадцать часов я приеду за вами. Я буду очень счастлив. До свидания, Нонна.

– Ауфвидерзейн, Курт!

Нонна влезла в домашние туфли, прихватила рукой шлейф пеньюара и, пританцовывая, стала кружить по мягкому полу. Движения ее были гордыми, самоуверенными…