Агния Кузнецова (Маркова) - Ночевала тучка золотая...

«В самом деле, я приехала сюда развлекаться и увидеть страну. Не буду ничего принимать близко к сердцу: бесполезно агитировать капиталистов!» – решила Нонна и очаровательно улыбнулась Курту. Тетка была довольна.

Они подъехали к телевизионной вышке и на скоростном лифте поднялись в ресторан.

Курт открыл дверь, галантно пропустил мимо себя вначале фрау Татьяну, потом Нонну.

Ресторан был круглый, с застекленной стеной, за которой лежал город. Круглый зал неощутимо двигался, и только в середине его закрытые портьерами служебные помещения оставались на месте.

Действительно, отсюда Мюнхен был виден как на ладони, до самого горизонта. Нонна увидела энергичные здания эпохи Ренессанса, изысканные строения рококо, устремленные ввысь церкви в готическом стиле, размах и богатство форм барокко и здания сугубо современного стиля.

Тетя Таня и Курт расспрашивали Нонну об училище, о ее жизни, о ее знаменитой бабушке, которую, по словам тети Тани, до сих пор помнил весь мир.

– Послушайте, – вдруг сказал Курт. – Я вспоминаю… – И он перешел на немецкий язык, а тетя Таня стала переводить.

– Курт говорит, что он слышал, будто в Париже снимают фильм «Марфа Миронова». Знаешь ли ты, Нонночка, об этом?

Нонна от изумления так и подалась вся вперед к Курту, сидящему напротив.

– Нет, я ничего не знаю, – сказала она.

– Курт говорит… – продолжала тетя Таня, явно волнуясь. Между сдвинутых бровей ее появилась глубокая складка. – Курт удивляется… Неужели это не было согласовано с Москвой и с самой Марфой Мироновой? Курт говорит: может быть, ты, Нонночка, просто не в курсе?

– Я не могу быть не в курсе, потому что бабушка слишком стара. Она сама ничего уже не может. И вся связь ее с внешним миром происходит только через меня.

Нонне вдруг стало очень жалко свою старую бабушку, которая прожила такую необычную, яркую жизнь и подарила людям так много радости.

– Как бы узнать точно об этом фильме? – спросила Нонна.

– О! Фрейлейн Нонне стоит только сделать приказ! – воскликнул Курт. – Я все узнаю!

Курт совершенно явно ухаживал за Нонной, и ей это нравилось.

Он выразил сожаление, что так плохо знает русский язык. Если бы он знал, что когда-нибудь ему посчастливится встретить такую очаровательную русскую девушку, он бы, конечно, за пять лет пребывания в России выучил этот язык в совершенстве. Он способен к языкам и хорошо знает итальянский и английский.

– Я пробит в самое сердце! – воскликнул Курт, прижимая руки к груди и склоняя голову.

Нонна принялась звонко хохотать. Засмеялась и тетя Таня, а Курт обиженно заморгал глазами. Тетя Таня тотчас же разъяснила ему, почему эта фраза их обеих развеселила.

Потом тетя Таня стала расспрашивать Нонну, изменился ли внешний облик Москвы с тех пор…

«С тех пор» – это означало со времен второй мировой войны… Нонны тогда на свете не было, и она не могла удовлетворить любопытство своей тетки. Она могла только сказать, что Москва прекрасна. И что, конечно, ни Берлин, который она видела, правда, только из поезда, ни Мюнхен не возможно сравнить с Москвой. А люди? Ей вспомнился бегущий за поездом Алеша, с кожаными перчатками, поднятыми над головой, вспомнился маленький, взъерошенный Антон, вспомнилась Люся, привезенная из детского дома. И даже вспомнилась Александра Антоновна, подтянутая, с книжечкой, в которую она записывала студенческие долги. Все они были прямы и честны в своих отношениях друг с другом и все были поистине одержимы творчеством. Нет, лучше тех, кто остался там, на ее родине, в мире не было никого… Она была в этом уверена.

– Нонна, вы говорите смешно. Это потому, что вы очень молодая, – возразил Курт. – Хорошие люди есть везде. Есть город красивее Москвы. Я был в Москве. Нью-Йорк тоже красивый. Красивая Прага. Много красивых городов.

– Все равно! – упрямо сказала она. – У человека есть чувство родины, и оно делает его страну, его город, его друзей самыми лучшими.

– Чувство родины изменчиво, как все чувства, – заговорил Курт. – Вот, например, фрау Татьяна… – Но Курт заметил, что его компаньонке не понравились эти слова, и он с деланным смехом воскликнул, обращаясь к Нонне: – Я нарочно вызывал вас поспорить. Вы, когда сердитесь, становитесь еще красивее!

А Нонна подумала: «Вот уже сутки я в Мюнхене, а с тетей Таней мы почти не оставались с глазу на глаз. Зачем здесь этот Курт? Мы могли бы обедать вдвоем и разговаривать откровенно обо всем, без свидетелей».