журнал Юность: Журнал `Юность`, 1973-3

— Не помню, чтобы про солдата с медалями, да ещё с такими, плохое говорили. Слишком суровый этот её Кныш! Я, например, ею во как доволен! И поднял большой палец.

О такой Оле Корбут, какою вы видите её вверху на снимке, Кныш и сказал: «…И вдруг с радостью обнаруживаю: опостылело ей всё это — слава, внимание. Тренироваться хочет — и больше ничего…»

Кныш и Корбут на тренировке .

Идём по Гродно. Сыплет холодный, острый дождь.

Кныш ссутулился, бурчит недовольно:

— Ну и зима, черт бы её побрал…

Переспрашивает:

— Значит, мои принципы интересуют? Я всё время с карандашом и бумагой в руке. Дома смеются:

«Тоже, писатель нашелся!» Придумываю какие-то детали, комбинации. Получаются маленькие чертежи. Лучше всего почему-то перед сном. Только глаза закрою и вижу вдруг… Подхватываюсь и принимаюсь «чертить». А утром сам над собой смеюсь и бумажки эти, которые недавно гениальными казались, выкидываю. Не всегда, ясное дело. Сперва как у меня было? Пытался обновить старые методы тренировок. Ни черта из этого не получилось. Тогда стал переделывать всё наново, ломать, другими словами. Надо мной вышучивались кому только не лень было, самому иногда тоже страшно делалось. Но если хочешь добиться хоть в чем-нибудь успеха, надо рисковать. А там уже или пан, или пропал.

Двое мальчишек говорят на улице про Корбут:

— Пижонкой стала. Хотя и коротышка сама, свысока смотрит. Загордилась…

— Ты бы тоже загордился. По городу в машине ехала, как космонавт, и народу собралось тьма-тьмущая.

— Мне один пацан из её двора рассказывал — с ней никто не задирался никогда. Даже тогда, когда ещё чемпионкой не была. Любому запросто сдачи даст. Очень зловредная.

— Не зловредная, а смелая, дурень ты…

Кныш продолжает:

— Чудом ведь я на Олю нарвался.

У меня, как это говорят у режиссёров, творческий простой был. Ну ни одной стоящей учёницы. Работал с группой, но надеяться особо на кого-нибудь не приходилось. И вот приходит как-то ко мне моя бывшая учёница и довольно известная гимнастка Елена Волчецкая, теперь уже тренер, и говорит:

— Посмотрел бы у меня одну девочку. Недавно родители привели.

Я пошёл и посмотрел. На первый взгляд ничего особенного: девчонка как девчонка. Чересчур худенькая, но одно в ней поразило — упрямый взгляд, настырность какая-то невиданная.

Ох, и намучился я с ней! Вы бы знали, какой у неё характер! Ух, какой тяжёлый! И как он только в такую маленькую вмещается! Просто не верится, что мы не расстались навсегда. Много таких моментов было. Твердокаменная она. Три четверти времени на тренировках убивалось на то, чтобы переубедить её. Бывало, плюну на все, уйду из зала и думаю: «Ну всё! Хватит! Намучился!» А назавтра она с такой готовностью и даже самоотверженностью все выполняет, что я мгновенно забываю о своем вчерашнем состоянии. После сначала всё повторяется…

Оля мне говорит:

— У меня так: если представлю себе, что какой-то элемент надо делать так, а не иначе, значит, и буду делать, как мне хочется. И ничего не могу с собой поделать. Будто в туман какой-то попадаю.

Думаю, если не сделаю по-моему, ничего не получится. А после кляну себя, когда все получается не по-моему, а так, как Ренальд Иванович говорил… Сама себя в такие минуты ненавижу и слово всегда даю: не буду больше с тренером заводиться. Потом всё сначала… Кныш доказывает, я против что-то кричу, он снова доказывает, я из зала убегаю, и снова он оказывается прав.

— Ну кем она вчера была, — говорит Кныш, — подумайте только? Хорошая гимнастка, ну, пусть даже чуть больше, о которой можно поговорить, пописать. Были у неё успехи, так ведь и у других тоже были. А вдруг из неё ничего и не получилось бы вовсе? Никто бы и не удивился: мало ли что бывает! Не она первая, не она последняя, сказали бы.

Многих таких помним. И принялись бы кого-нибудь другого в разговорах «обсасывать»…

Я вот чего боялся: как бы не испортилась она. Ведь только после Олимпиады До неё вдруг дошло, что она чего-то стоит, она поняла, что такое слава.

Всё это мгновенно свалилось на её голову. Справится ли? И на всех этих встречах, приемах, торжествах, которые долго не оставляли нам времени, чтобы в зал войти, одни дифирамбы пелись.

Мне кричать хотелось: зачем все это? Но разве кто послушает! И вдруг с радостью обнаруживаю: опостылело ей все это — слава, внимание. Тренироваться хочет — и больше ничего. Вошли мы в зал. И вот замечаю в её глазах что-то новое совсем. Долго думал: что это? И понял — взрослость. Характер?