Агния Кузнецова (Маркова) - Жизнь зовет

Его окружают одноклассники. Они всегда с удовольствием слушают Ванины сказки. Откуда он их берет? Или сам сочиняет, или помнит из книг? Но в книгах никто не читал таких сказок.

– По утрам, когда вставало солнце и, выплывая из-за горизонта, зажигало ярким пламенем небо, над рекой звучали странные песни. Это были песни скал – заунывные и монотонные, напоминающие тихий звук эха, шорох осыпающегося гравия, шум свергающихся со скал водопадов, – нараспев говорит Ваня. – Только старый горный орел бесстрашно парил над вершинами скал, слушая эти песни. Одна скала была древняя старуха – морщинистая, с седыми лишаями, в монашеском черном клобуке, надвинутом на окаменелое лицо. Издали клобук этот походил на пирамиду. На вершине ее свил себе гнездо орел. Другая скала, поменьше и помоложе, стояла украшенная самоцветами, местами прикрыв их красноватым каменным плащом, чтобы не ворчала на нее старшая скала – монахиня.

Пели они по утрам вечную песню гор о том, что все вокруг родится и умирает, радуется и страдает. Только скалы стоят, год за годом, век за веком – бесстрастные и спокойные.

За высокими скалами, за быстрыми реками затерялась в тайге небольшая деревенька. Жил в той деревне пастух Егор – самый счастливый человек. С птицами он умел песни петь, с зверями разговаривать. Солнце улыбалось ему, а ветер стихал по его повелению.

Но вот промчался над деревней кровавый ворон, воронками изрыл поля, сжег леса и дома, в цепких когтях своих унес всех малюток, всех девушек. И среди них – ту красавицу Настю, которую давно уже полюбил Егор.

Затосковал Егор, разучился песни петь, не стал повелевать ветром. И солнце перестало ему улыбаться.

С утра он выгонял в поле коров, ложился на траву и грустил, глядя на небо.

Как-то раз он услышал над собой шум крыльев. Привстал Егор и видит, что на землю спустился Орел. Он сидел, гордо подняв голову, изредка ощипывая свои блестящие перья.

«Погибнешь здесь от тоски, Егор, – сказал ему Орел, сверкая глазами. – Садись лучше мне на спину – унесу я тебя к могучим скалам, и научат они тебя спокойствию. Разучишься и страдать и радоваться, смеяться и плакать».

И согласился Егор. Подхватил его Орел на спину, унес и опустил на скалу-монахиню.

День, другой, месяц и год слушает Егор песню скал, бродит у их каменных подножий, смотрит на редкостные самоцветы. Но не становится легче на его сердце. Тоска давит грудь, томит одиночество…

Ваня замолчал. Ребята оглянулись и молча стали смотреть на берег, туда, где высятся две скалы – одна пирамидообразная, серая, покрытая клочками моха, другая – поменьше, красноватого цвета, покрытая сверху молодым лесом.

– Дальше, Ваня! – нетерпеливо просит Рита.

– Подошел Егор к подножию большой скалы, закинул голову, сложил рупором руки и крикнул:

«Не по пути мне с вами, бесстрастные камни! Нет ничего хуже одиночества, особенно когда человек в горе. На людях и смерть красна!»

Глухим эхом рассмеялась скала-монахиня, шумом обвалов раскатилась ее сестра.

А человек пошел прочь от скал, к людям…

Ваня замолкает, оглядывает товарищей и смеется.

– Сам сочинил? – допытываются одноклассники.

– Нет! – не очень убедительно отказывается Ваня.

Его сказка дает повод продолжать самодеятельность. Схватив руками друг друга за плечи, двенадцать мальчиков, как один, «отхватывают» на палубе «Яблочко», представляя себя настоящими моряками.

Капитан довольно ухмыляется в усы. Никогда еще не было такого веселья на его «Ермаке».

Баян Тихона заливается замысловатыми переборами.

– Ты послушай, Павка, как я играю! – сам себе удивляется Тихон. – Скажешь, не здорово?!

– Здорово! Здорово! – отвечают товарищи.

– Какой же ты скромный, Тихон! – смеется Рита.

Незаметно для себя Павел оказывается рядом с Ритой.

– Ну, какая же третья истина? – спрашивает она.

– Я еще не уточнил ее, – говорит Павел, понижая голос, потому что окружающие их восьмиклассники притихли и навострили уши.

– Тебе же ее сказал председатель, – удивляется Рита.

Павел хитро улыбается:

– Рита, прости меня, я немножко тебя обманул…

Брови Риты изумленно поднимаются, глаза становятся круглыми.

– Истины эти я сам придумал для себя. Они вроде вывода из всей моей жизни, из жизни Василия Ильича, из того разговора, который так неожиданно произошел у меня с ним. А вот третью истину все никак не могу ухватить – крутится в мыслях какими-то обрывками, а ясной формулы нет.