Николай Сказбуш - Октябрь

На этом первый разговор и закончился.

Руденко поспешил на цеховой двор, не особенно задумываясь над тем, зачем потребовали его в контору. Но и цехе встретили его настороженные взгляды:

— Зачем вызывали?

— Да почем я знаю.

— Спрашивали что-нибудь?

— Ничего не спрашивали.

— Правду говоришь?

— Да что вы пристали!

Тимош всё еще не придавал значения происшедшему, расспросы товарищей удивляли и раздражали его. Едва дотянув до вечера, поспешил на Заиковку, в дом Кривицких, однако там его ждала неудача. Общество трудящихся женщин давало благотворительный бал, и Елена Павловна Кривицкая с дочерью вынуждены были танцевать первый вальс во имя эмансипации.

Занятия пришлось отложить на воскресенье.

— Я вообще полагаю, — сказала Елена Павловна на прощанье, — полагаю, что вам лучше всего построить программу по примеру воскресных школ. Буду очень счастлива, молодой человек, если таким путем мы отвоюем для вас место в обществе..

«Место в обществе. Нет места. Без места. Да что они, сговорились?» — с досадой думал Тимош, возвращаясь домой. Самым горьким было то, что он не увидит ее до воскресенья.

Целую неделю он сгребал стружку с таким жаром, точно это были золотые россыпи.

Товарищи насмешливо поглядывали на него.

— Стараешься?

— Мастер, озираясь на мелькавшую лопату, обходил Руденко стороной.

В субботу Руденко неожиданно встретил ее на площади, у заводских ворот. Она ждала Тимоша вместе со всеми женками, караулящими мужиков и получку.

— Я знаю, что вы в субботу кончаете раньше, — проговорила девушка, беря Тимоша под руку, — я нарочно пришла. Во-первых, соскучилась, а во-вторых, завтра там у них ни о чем не сможем поговорить…

Тимош обрадовался непредвиденной встрече и готов был слушать всё, что угодно, лишь бы звенел ее голос, ласковое, по-детски картавое «эр». Он привык уже к сбивчивой речи девушки, но всё еще не мог угнаться за неожиданными поворотами, внезапными решениями и вопросами, — почти ничего не запоминая из того, что она говорила:

— Мама очень изменилась. Стала такой требовательной, болезненной. Мы не привыкли нуждаться. Не знаю, удастся ли окончить гимназию. Шестнадцать лет для девушки — это совсем не то, что для вас. Вы, мальчишки, такие счастливые…

Внезапно она остановилась:

— Прощайте, прощай до завтра Пожмите мою руку. Крепче, так, чтобы стало больно. Вот теперь хорошо, — она освободила его руку, отпустила Тимоша. Вдруг остановила:

— Давайте померяемся ростом. Ой, вы намного выше меня. Это хорошо, терпеть не могу, когда женщина выше мужчины. Прощай!

Тимош не мог понять, зачем понадобилась ей эта встреча. Ни о чем не мог думать в тот вечер, только всё время видел ее рядом с собой — маленькой-маленькой.

На заводе на следующий день в обеденный перерыв подошел к нему конторщик:

— Четвертуха с тебя.

— Чего? — переспросил Руденко.

— Четвертуха, говорю. Потому, — в рубашке родился. Что ему нужно, этому прыщавому молодцу?

— В люди выходишь, — продолжал завистливо поглядывать на Руденко конторщик, — в кладовую переводят. Помощником кладовщика.

— В кладовую?

— Да ты что, ничего не знаешь? Младенец? Херувим? А сам, небось, пороги обивал…

— Ану, проваливай! — крикнул Тимош. — Ни в какую кладовую не пойду. Не канцелярская крыса!

— Поду-маешь! — отскочил конторщик. — Не пой-де-ет. Побежишь, а не пойдешь.

— Так и передай. Пускай не очень беспокоятся.

Вечером за столом он спросил Тараса Игнатовича:

— Дядя Ткач, вы хлопотали обо мне в конторе?

— Ничего не хлопотал. Про что говоришь?

— Ну, насчет перевода в кладовую.

— В какую кладовую?

— Да хотят меня помощником кладовщика поставить.

— Первый раз слышу. А ты что?

— Да что я — не пойду, и крышка.

— Ну, и верно сынок. Не наше, это дело. Ты своего держись.

— Да я лучше целый год стружку сгребать буду. Лишь бы к станкам ближе. Всё равно на станок перейду.

— Держись, своего, говорю, — кивнул одобрительно Ткач, — помни свое рабочее дело.

Первые занятия в домашней школе на Банковской проходили успешно.

Кисейная барышня частенько запаздывала, юная Кривицкая занималась с Тимошем сама.

— У вас несомненные способности к математике. Особенно к геометрии. Не пойму, почему вы срезались на экзамене!

Тимошу не хотелось вспоминать о боге с хвостом, и он пробормотал что-то насчет закона божьего вообще, насчет трудностей и непонятности тропарей.

— Ну, тут просто приходится зазубривать, — вздохнула Зина, — это нужно. — И вдруг спросила: — Вы верите в бога?