Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Его сознание раздвоилось между правыми и левыми.

Как честный, беспристрастный учёный, он не мог стать на чью-либо сторону, прежде чем не увидит окончательной истины на стороне данной партии.

Главной же бедой его мышления была потребность, прежде чем прийти к какому-нибудь выводу, с беспристрастием и объективностью учёного рассмотреть все доводы.

Поэтому во всех его политических суждениях никогда не было одной стороны, он всегда честно взвешивал «за» и «против», «с одной стороны, с другой стороны».

Нина Черкасская некоторое время только наблюдала и не мешала мужу участвовать в общественном движении. Но до поры, до времени…

В этот же раз она выступила в роли какого-то предостерегающего рока.

Она вошла в гостиную Лизы без тени прежней неуверенности, а как обличитель, взвесивший всю ситуацию и прозорливо разглядевший всех виновников.

— Ну, что же, до чего мы теперь доигрались? Уже куда-то к а т и м с я, как теперь принято выражаться! — сказала она, садясь в кресло и расстёгивая у мягкой кисти руки пуговички перчатки.

Все были поражены этим мрачным вступлением. К ней привыкли относиться, как к наивному ребёнку, который в политике путается, как в лесу, и только беспомощно оглядывается на других, когда заходят серьёзные политические разговоры.

— Я опять повторяю: Андрея Аполлоновича п о н е с л о. Он остановиться уже не может. И вы, кажется, тоже. Но Андрея Аполлоновича понесло туда, куда ему совсем не нужно, и в один прекрасный момент, разглядевши как следует, он, как я уже говорила, — испугается и вопреки ожиданиям всех повернёт назад, хотя бы и туда, куда ему тоже будет не нужно. Я сказала всё, — проговорила Нина и, откинувшись на спинку кресла, положила на столик снятые перчатки.

В гостиной некоторое время было молчание. Все как бы впервые мысленно задали себе вопрос: а их куда понесло?

В самом деле, до сего времени вся их энергия была направлена в общем к отрицательной оценке действий правительства. В этом сходились почти все. Даже правый член Думы, кроткий старичок с длинной бородой. Критика поглотила всё. А если и говорили о чём-нибудь положительном, то только в пределах бескорыстных размышлений: «с одной стороны, с другой стороны».

Весь их актив был только пассивом.

— Да, самое страшное, если власть пошатнётся в этом сумбуре, — сказал старичок, член Думы.

— Что же, правительство любезно делает всё для того, чтобы пошатнуться, — сказал журналист, с иронической усмешкой скривив губы. — Можем только приветствовать.

— Я говорю о в л а с т и, а не о правительстве. А вы своим отношением к ней и будированием рабочих помогаете ей пошатнуться.

— Да. Иначе рабочие перестанут нам верить и революция пойдёт помимо Думы и выльется в социальную революцию, которая лишит нас возможности победы, как того и добиваются рыцари Базеля и Кинталя.

— Она выльется в бунт! — сказала жёстко и холодно Лиза. — Я теперь знаю, что такое народ, который мы так превозносили. Дайте ему вырваться на свободу, и вы увидите, что через неделю нельзя будет в шляпке выйти на улицу. Вот что такое народ!

Она, гневным жестом одёрнув на колене платье, повернулась в кресле боком и стала смотреть в сторону.

Павел Ильич с удивлением взглянул на жену.

— Вот мы и хотим сделать р е в о л ю ц и ю, — сказал журналист, — чтобы не произошло б у н т а, как выражается Елизавета Михайловна, то есть не произошло захвата власти самими рабочими.

— Какому же правительству вы передадите власть. — спросил старичок, член Думы. Он при этом улыбался, поглаживая свои руки и не поднимая головы.

— Мы передадим её тем, у кого светлые головы, и образуем коалиционный кабинет из представителей буржуазии и социалистических партий. Мы вводим Львова, Керенского…

Старичок, продолжая улыбаться, кивал головой на эти перечисления кандидатов.

— Милюкова ещё забыли, — сказал он.

— И Милюкова.

— Вот, вот… Но мне кажется, что народ привык считать власть чем-то священным, а в Милюкове, на мой взгляд, священного ничего нет…

— Обойдёмся и без священного.

— Сейчас просто нужна твёрдая власть, — сказала Лиза, опять гневно повернувшись в своём кресле. — Народ хорошо знает только палку. И как только эта палка ослабела, так он начинает требовать то, чего ему не снилось, но что ему надули в уши разные. — Она едва не взглянула в сторону журналиста, который опустил при этом глаза, потом, скривившись, процедил сквозь зубы:

— Довольно странно слышать такие вещи…