Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Кое-как надев свой костюм, он пошёл из зала, ощущая в спине нервическое дрожание и едва сдерживаясь, чтобы не бежать бегом. В коридоре к нему подошёл чёрный мужик.

— Уж держат, держат, сволочи, все жилы повымотают. Ну что, забрили?

Митеньке стало неприятно, что этот м у ж и к подходит к нему, как к равному. Он сделал вид, что не заметил его, и прошёл к выходу.

Под вечер, когда уже солнце закатным золотом горело на крестах городских церквей и слышался задумчивый перезвон колоколов к вечерней службе, Митенька выехал из города.

По берегу на большой дороге тянулась вереница повозок. Митрофан объехал их стороной дороги по кудрявой травке и пустил лошадей лёгкой рысью.

Митенька, стараясь не встречаться глазами с мужиками, которые, очевидно, все были призваны, вдруг вспомнил, что не спросил Митрофана о его судьбе.

— Ну, как ты, благополучно отделался?

— Чегой-то? — спросил Митрофан, беззаботно помахивая кнутиком.

— Освободили тебя?

— Нет, забрали, — сказал Митрофан. — Но, милые, домой едете!

У моста встретили таратайку, в ней сидели два человека. Один — в чёрной шляпе и с длинными волосами и в накинутой на плечи крылатке, другой — в пробковом шлеме.

Человек в шляпе при виде Митеньки взмахнул руками и на ходу, прежде чем успели остановиться лошади, спрыгнул с таратайки.

Это был Авенир, а с ним Федюков, всегдашние спутники Валентина, ещё так недавно совершенно не выносившие друг друга.

— Вы ничего не знаете? — воскликнул Авенир и сделал страшные глаза. — Вижу, что ничего. Ну, так поворачивайте за нами к Павлу Ивановичу, я сделаю сейчас потрясающее сообщение. Оно имеет отношение к близкому вам лицу.

Он наскоро пожал Митеньке руку и бросился к своей таратайке, думая, что Митенька поскачет за ним.

Но Митеньке не хотелось ехать в усадьбу Павла Ивановича, где разыгрывался позорный финал его любви к Ирине в присутствии хозяйки усадьбы, Ольги Петровны. И хотя Ольга Петровна и сама Ирина были теперь в Москве, всё-таки Митеньке неприятно было ехать к Павлу Ивановичу.

Собрание, на которое Авенир приглашал Митеньку Воейкова, в порядке дня имело три пункта: обсуждение событий, затем проводы уважаемого профессора Андрея Аполлоновича и, наконец, некоторое чрезвычайное сообщение, которое хотел сделать на этом собрании Авенир, то самое сообщение, о котором он поставил в известность Митеньку.

Общество Павла Ивановича, прославившееся своими историческими заседаниями, распалось к началу войны, главным образом потому, что часть членов разъехалась, а часть, вроде Владимира Мозжухина и Житникова, со всей энергией устремилась в новую, открывшуюся благодаря войне сферу деятельности.

Данное собрание являлось последним заключительным аккордом деятельности общества. В этот (единственный) раз приглашённые собрались без опоздания, потому что основной вопрос — обсуждение военных событий — привлёк всех своей новизной.

Посредине зала, как всегда, стоял покрытый зелёным сукном стол, тот самый стол, который фигурировал во всех знаменитых заседаниях общества. А сам хозяин и председатель, с вечно хмурым, преувеличенно насупленным лицом, в пенсне, с коротким ёжистым бобриком, несколько торжественно встречал гостей на пороге гостиной, и по своей рассеянности путая имена приятелей, просил занимать места за столом.

Надлежало чинно открыть собрание, оповестить членов о повестке дня, позвонив предварительно в колокольчик. Но внезапно появившийся Авенир, наспех в передней пригладивший руками свои длинные волосы, как всегда, спутал всякий порядок и перевернул всё вверх тормашками.

Авенир отвёл в сторону Павла Ивановича, уже взявшегося было за звонок, и по секрету сообщил ему о смысле заявления, какое он должен был сделать. Причём он делал большие глаза и сильно жестикулировал.

И все видели, как Павел Иванович, слушавший Авенира, в ужасе отшатнулся от него и уронил звонок. Он только моргал глазами, устремив испуганный взгляд на Авенира, и молчал.

Авенир, убивший своим заявлением председателя, смотрел на него, как отравитель, давший яд своей жертве и наблюдавший за его действием.

Эту немую картину несколько нарушила появившаяся вместе с профессором его жена, Нина Черкасская, высокая, в сером платье с открытыми руками и белым мехом на плечах, который придавал ей выражение безмятежной чистоты, хотя слишком яркие полные губы вызывали тревожное сомнение в её чистоте.

Она даже отдалённо не подозревала, что сообщение, которое сделает Авенир, больше всего имеет отношение к ней.