Геннадий Солодников - Страда речная

— Ай-яй-яй, как не стыдно! Старые люди, мудрые люди как глупо ведут себя. Техник Виктор что плохого сделал? Почему все на него? Нехорошо!

Виктор выскочил из кают-компании на корму, привалился пылающим лбом к рулевому бревну.

— Эх, ты, — подошла к нему Люба. — Краси-и-иво начал. Что теперь? На комсомольской группе прикажешь тебя обсуждать?

— Да я же прав, прав я!

— Может, и прав. Только от правоты твоей, уж извини меня за прямоту, на душе муторно. Больно круто берешь. Нет у тебя к людям терпимости, а ведь с ними надо уметь ладить. Тут с кондачка не добьешься. А для тебя, я заметила, все просто: этот плохой, тот хороший. Ну, а посередке кто же тогда остается?

— Брось ты мне мораль читать, развела ликбез. — Виктор начал успокаиваться, но не хотел сдаваться под натиском Любиных доводов. Попытался закончить разговор шуткой, да она не очень, ладной у него получилась: — Венька вон тебе задаст: ишь, мол, уединились вдвоем.

— Веньку ты не трожь, — серьезно ответила Люба. — Я с ним тоже поговорю. Надулся, как пузырь, — обошли его. А дело от этого страдать должно?

В том, что к нему подошла Люба, не было ничего особенного. Это не удивило Виктора. Но вот Асия, ее непроизвольное заступничество… Ведь тише и незаметней этой девчонки не сыщешь. Проскользнет мышкой туда-обратно, и опять ее не видно. Час свободный выдастся, купаться, загорать пойдет — дальше всех, в кусты. Придет в кают-компанию — забьется в уголок. Но в то же время норовистая, как необъезженная лошадка. Где надо, не побоится я зубки показать. Вон как сна с бельчонком дело повернула.

Виктор поймал бельчонка случайно, когда тот переплывал реку. Завернул в брезентовый чехол от планшета, а дома на скорую руку сделал клетку из пустого решетчатого ящика.

Вечером все дивились на метания белки в неволе, ахали, охали. Асия подошла тихонько, постояла молча и повернулась к Виктору.

— Мучитель! Тебя б самого в клетку. — И посмотрела — не на него одного, а на всех стоящих возле — с таким презрением, что стало тихо вокруг. — Сейчас же выпусти!

И, странное дело, Виктор даже не нашел, что возразить — так это было неожиданно и непрекословно. Пришлось отпустить белку.

За стенкой в каюте десятника плакала Настя. До Виктора доносились заглушаемые всхлипываниями отдельные слова.

Харитон что-то шипел сердито, несмотря на позднее время, ходил по каюте: слышно было поскрипывание половиц.

Они поженились два года назад, здесь же, в изыскательской партии. Настя, забитая, безответная женщина, была намного моложе Харитона. Своим занудистым голосом он вечно ей выговаривал что-то, поучал. А она в ответ покорно смотрела на него глазами, полными слез, и молча соглашалась.

Сегодня Виктору невмоготу было слышать эти уже порядком надоевшие голоса. Скорей бы затихло все, успокоилось, и он остался бы наедине со своими мыслями. Виктор не раз слыхал раньше о том, как нелегко переносят люди длительное общение в небольшом коллективе — на зимовке, на малом судне, — когда выговорены все весомые слова, выслушаны все стоящие рассказы, жесты и движения товарищей давно примелькались. Когда пустяк может неожиданно вызвать глухое раздражение, острую неприязнь.

Но сам он еще никогда не испытывал приступов такой изнуряющей тоски. На практике они были целой группой, впятером. Работали на оживленной реке с частыми пароходами, деревнями и селами по берегам. А в селах — кино, танцы, новые люди. Здесь же третий месяц изо дня в день одни и те же лица, с утра до вечера друг у друга на виду. Некуда скрыться от посторонних глаз. Одно ненадежное убежище — каюта. Естественное желание побыть одному в последнее время все чаще загоняло Виктора по вечерам в эту келью. Но каютное затворничество не успокаивало. Зачастую, наоборот, еще больше саднила душа, острее и заманчивее вспоминались шумные города, пусть с незнакомыми жителями, пусть тоже угрожающие своим одиночеством. Но то одиночество среди массы незнакомых людей было совсем другим, желанным и живительным.

Такое состояние, успокаивающее и врачующее, Виктор впервые испытал в маленьком городке Кингисеппе на острове Сааремаа. Золотым сентябрьским днем он бродил по мощеным узким улочкам, отбившись от матросов-приятелей, отправившихся искать укромную пивную. Аккуратные островерхие домики улыбались ему разноцветными черепичными крышами. Ласкали взгляд чистенькие, все в цветах, садики за низкими заборчиками, сложенными из валунов. Долетавший со взморья ветер ворошил широкий воротник на плечах, играл лентами бескозырки. С обостренным интересом Виктор наблюдал вокруг чужую жизнь, вглядывался в лица прохожих, и они представлялись привлекательными, добрыми и счастливыми. И ему самому казалось, что он очень хорошо и радостно живет на земле…